СТАТУС-КВОта

– Ай, миленький, какая сила у тебя… ты Князь, касатик! И твоя сила страшная…такой нет у наших десяти баронов… да что я говорю – пусть соберутся сто наших баронов и то сгодятся только на твою подметку… ты верь мне старой, я знаю жизнь, я мать барона, а табор наш стоит под Гудермесом…там пятьдесят кибиток и нам нет равных на Кавказе… когда ты позвал Земфиру – как гвоздь каленый вошел в меня… зачем ты здесь в нашей одежде? Ты кто, красивый Князь? И от кого спрятался в юбку? Куда твоя дорога?

Почти вплотную влипая в Бадмаева, стояла старая цыганка в безмолвном окружении цыганок и детей. Говорила и не могла остановиться, сверкала черными зерцалами зрачков в лицо Бадмаева, все норовила заглянуть в глаза. Но, натолкнувшись на хлеставшую из них квантовую эманацию воли, испуганно отдергивала взгляд. И это вгоняло ее в оторопь, поскольку будучи сама в колдовской властной зрелости, могла заворожить, загнать в оцепенение почти любого.

– И у тебя немало сил, Земфира, – смог, наконец, ответить Аверьян.

– Ты прав, мой Князь, под мою власть многие прогибались. Но я стою, согнутая, ногами на земле. А твоя голова – в облаках. Тебе когда-то порвал горло свинец, и ты шипишь… мы можем вылечить твой голос. Поедем в табор.

– Я мог сам вылечить себя. Но мне удобней так, Земфира.

– Прости меня, глупую, ты сам знаешь, что делаешь. Зачем позвал?

– Мне нужна помощь.

– Что можем сделать мы – бродяги? Я вижу над тобой стая сычей, их клювы в крови.Что нужно?

– Потратить на меня немного времени и делать в это время то, что вы привыкли. Я уплачу.

– Не обижай нас платой, Князь. В тебе великий дар.

– Мне есть чем отплатить без денег. Веришь?

– Как я могу не верить, Князь, смотри, это к тебе, да?

Цыганка ткнула пальцем, показывая на край сквера. Из-за деревьев вышел усатый, плотный и осанистый мужчина в очках, в зеленой безрукавке. К боку его притерлась дермантиновая сумка, висящая на ремне через плечо.

– Ты верно угадала. Мне интересно – как?

– Как узнают клинки, ограды для церквей, подковы, которые ковал мастер цыган? У вас одна закалка, вас ковал один кузнец. На вас его клеймо.

– Я скоро, Земфира.

Бадмаев, виляя юбкой, пошел к Евгену. Взял за руку склонился к линиям ладони, сказал:

– Укройся в Доме Пионеров. В 15.00 я встречусь с твоим отцом. Он даст телефон Ивана. Вернусь сюда и напишу его губной помадой на подоконнике туалета. Попробуй позвонить отсюда из кабинета директора. Все.

Приняв от «клиента» мятую пятирублевку, Бадмаев отошел, примкнул к цыганской стайке. Сказал Земфире.

– Идем. Есть час до дела.

– Послушай меня, Князь. У нас за спинами всегда висели дети. Их тяжесть заставляла идти и наклоняться. И даже, когда дети вырастают и уходят, мы наклоняемся в ходьбе. Еще – платки. У многих наших женщин больные зубы. Мы закрываем рот платком, чтобы запах не оскорблял того, с кем говоришь. Сделай это – уйдет твоя мужская челюсть.

– Ты умница, Земфира, – сказал Бадмаев, перевязал платок.

– Теперь идем.

– Пока работайте поблизости, не расходитесь, – сказал Бадмаев Земфире.

Они стояли перед зданием Минсельхоза. Здесь сгрудились десятка полтора районщиков. Без двадцати пятнадцать. Чукалина пока не видно, не прибыл. Директора и главные агрономы со сводками, своими нуждами сновали от машин к дверям министерства – кипела на полях уборка яровых. Водители покуривали, отхлебывали ситро из бутылок у ГАЗонов. Кое-кто раскладывал нехитрую снедь на капотах «Волг».

Цветасто-таборная компания лениво распадалась на клочки. По одиночке, по двое цыганки притулялись к шоферне, ловили выходящую из здания дичь пожирнее – номенклатуру. Сверкая золотом зубов, играя бедрами, зондируя глаза и лица, мастеровито, споро сортировали клиентуру. Определив финансовый солидняк, обволакивали его липучим, клейким говорком, выплескивали на жертву нехитрый кипяток из бытовухи: «Тебя ждут неприятности по службе (а кого они не ждали в Совдепии)», «Жена морочит тебе голову, а сама соседа охмуряет (я как и чуял, ну погоди, лахудра!)», «Дитенок твой имеет в заду шило, учителку доводит, двоек нахватал (приеду, отхожу ремнем паршивца, опять к директору вызывают)».

Ошпарив «гусака», пытались ощипать: «Уберегу, сниму, заговорю – ты не скупись, соколик!».

Случались часто и обломы – от разворота задом и до обложного мата. Шла вековечная и отшлифовано – привычная работа.

На площадь въехала обтерханная «Волга». Остановилась. Вышел с портфелем Чукалин – старший: седой как лунь, с коричнево-кирпичной загорелостью лица, с обширною проплешиной над ним. Неторопливо снял кепку, пошел к ближайшему ГАЗону протягивая руку – к директору соседнего совхоза.

Тотчас неподалеку, через три машины, выскользнул из замызганного «Москвича» бесцветно серый мужичок в соломенной шляпчонке, в серой безрукавке. Молочно нездоровым окрасом пометила служба филер-эмбриона.

– Земфира, – шепотом позвал Бадмаев, – вот этого, при шляпе, пусть твои придержат, когда мы войдем с тобой в министерство.