СТАТУС-КВОта

– Конечно. Германия, Италия, Испания и Португалия. До этого спланированная нами Первая Мировая война и геноцид, Версальский договр, разруха снизили германскую и европейскую популяцию этих стран почти на треть. Две трети из оставшихся были женщины. Взрывной итог: в конечной фазе экспоненты в эти страны пришел… проклятье, голова… пришел фашизм с тяжелыми последствиями для нас. Вот почему… нам нужен здесь, в России, для последней фазы экспоненты… я устал… сверхмощный пси-генератор с био-киборгом, способный подавлять взрывную разрушительность остатка… я больше не могу…

Левин подергивался в судороге.

Из-за его спины донесся долгий и рычащий стон. Бадмаев встал. Обвисший в кресле генерал сползал с него, цепляясь вялою рукой за подлокотник.

Стеклянный цилиндрик с нитроглицерином скользнув с его ладони, цокнул о пол, рассеял кругляши таблеток.

– Кто…там?! – Левин тяжело, всем корпусом, по-волчьи стал разворачиваться на стон. И Аверьян почувствовал, как чужое сознание склизкою медузой течет и выползает из – под его контроля.

– Сидеть! – Он вдавил полковника обратно в кресло. Склонившись, вогнал в его зрачки, в бунтующую толщу разума, всадил, как нож в волчью сыть, отточенное лезвие приказа:

– Ты все забыл! Здесь мы вдвоем! Ты забыл все, о чем говорили.

– Там кто-то…есть… – в сознание и волю Левина до этого слитых с Аверьяном в телепатическом соитии, ворвался, как ржавый штырь, стон генерала.

Полковник, скособочив голову, порывался встать и разглядеть за спинами источник мучающего звука. Нещадно выдернутый из былой нирваны и утратив ее, он напитывался ярым бешенством быка, которого не доглушили молотом по лбу.

– Наш разговор забыт! – еще раз врезался в сознание полковника Бадмаев: тот ускользал, выламывался из гипно– контакта. Предупреждая окончательный разрыв, Бадмаев коротким, рубленым тычком костяшек в шею выключил реципиента.

Лишь после этого ринулся к генералу. Тот, лежа на боку, пытался подобрать таблетку с пола. Бадмаев сунул ему в рот крупинку нитроглицерина. Выключил магнитофон, снял с него пленку, сунул внутрь куртки в карман.

Настенные часы показывали «десять». В провально-черное окно заглядывала ночь.

– Позови… врачей, – едва ворочая языком, попросил Белозеров с пола.

– Мы сами к ним, терпи Иваныч, тебя уколят через две минуты.

Он взвалил генерала на плечо, пошел к выходу. Распахнул дверь. Выключил свет, оглянулся.

Неподвижный, серо-черный куль полковничьей плоти торчал из кресла. Поодаль, скорчившись на тахте, сладко похрапывал квартирный надзиратель… кажется Давыдкин.

Бадмаев захлопнул дверь. Скользящим махом ринулся спускаться с лестницы.

– Слышь…Аверьян…что будет делать? Угробят ведь страну паскуды!! – Косноязычным стоном озвучился генерал из-за спины. Рванье, осколки всей прежней жизни, скрежетали под черепной костью. Все, чем он жил, во что верил, за что спалил здоровье на войне в спецоперациях, сцедил на землю литры крови из пяти ранений – все рухнуло и слиплось хламьем в душе.

– Ты ничего не будешь делать. Лечись и подавай в отставку. Ты ничего не слышал от Левина. Так выживешь.

– А ты?

– Я побарахтаюсь. С Иваном.

– Пономаревым?

– Ну. Встречаемся в лесу через два часа… если не перехватят по пути.

Он вынес генерала из подъезда. К ним кинулись врачи, охранники.

– Товарищ генерал, Виктор Иванович… что с вами!?

– Укольчик бы…от сердца, – выстонал Белозеров. Ему сделали укол. И старший средь белохалатников рыкнул сквозь зубы:

– В наш госпиталь!

Летели сквозь ночные улицы с сиреной, на хищно красную кровавость светофоров: за «Скорой» стлалалась над землей, ввинчивалась в ночь, сливаясь с ней угрюмостью окраса, «Волга» генерала.

У госпиталя он подозвал шофера, сцедил сквозь синеву холодеющих губ:

– Петро… возьми «калаш»… доставишь Станиславовича куда скажет… попробуют остановить – стреляй на поражение – то будут враги.

– Доставлю, товарищ генерал, не беспокойтесь.

– Прощайте… братцы… Бог вам в помощь.

– Да что это вы, батя?! В глазах бессменного служаки, ординарца и шофера стояли слезы.

Левин выплывал из беспамятства. Раскалывалась голова. Периодически с иезуитским сладострастием в него сверлом втыкался телефонный звонок. Смолкал. Через короткие мгновения тишины он снова ввинчивался в мозги, наматывая на себя лохмотья нервов.