СТАТУС-КВОта

Настырно и сварливо зазуммерила рация у Зельдмана. Он приложил наушник к уху.

– Здесь Зельдман, товарищ полковник. Все в порядке! Взяли! Гульбаев взял ну…минут пять назад. Слушаюсь. Возьми, – катая желваки по скулам и глядя в сторону, он протянул наушники капитану. Тот основательно, не торопясь, приладил их к ушам, стал докладывать.

– Он выполз из арыка. Я ждал его и встретил выстрелом… да, газ струя… очухался, здоров как бык, наручники и ножные браслеты… двадцать две минуты назад, товарищ полковник… я передам.

Не глядя на Зельдмана он процитировал начальство с мечтательной и теплой меланхолией: «Осел и разгильдяй…»

И еще раз повторил со смаком, персонально для Зельдмана:

– Да я передал, что он осел и разгильдяй. Через час? Зачем ехать сюда, товарищ полковник? Все кончено, мы закруглились, готовы к выезду сами. Когда? Одну минуту. Домбаев, сколько отсюда до Комитета в Грозном? Быстро!

– Час десьят, товарищ капитан. Попробуим за час, трасса пустой и ночь.

– Прибудем через час, товарищ полковник. Забыл сказать: сюда к Чукалину старшему вечером прибыл научный сотрудник Прохоров. Я задержал его…Прохоров Василий, Мокшанское хозяйство под Пензой. Нет, ошибки не может быть, я смотрел документы и командировочное…Тот самый, из под Пензы от Шугурова, из гоп-компании Мальцева, Моргуна, Сулейменова и Бараева….так точно. Слушаюсь.

Он протянул наушники Зельдману.

– Здесь Зельдман – сказал зам Левина, осунувшийся и побледневший за минуту в наборе клизмактерических-изящных оплеух за опоздание с докладом: «осел» и «разгильдяй».

– Верти дыру для ордена, Зяма – опростался небывалой вестью Левин в наушниках – второй карась– сельхозник в ваших сетях, такой же жирный, как студент. Для казаха мы спустим благодарность с премией и новую фуражку с сапогами. Но ты, если понадобится, должен лизать эти сапоги. Теперь, когда нет Дана, при «Градиенте» остался один казах. И нашему «Артишоку» без него такая же цена, как пипифаксу после твоей задницы.

Студента, прибор и Прохорова пусть привезет Гульбаев, это его обязанность. Но с твоим водителем. Всади к ним своего Тарасова. Тебе понятно?

– Так точно, товарищ полковник.

– Останься там. Вызови врачей из конторы Белозерова. Пройдись по семьям, задетым «Градиентом», заткни всем рты деньгами и тюрьмой – если вздумают болтать о том, что с ними было. Возьми подписку о неразглашении. Все, конец связи.

– Студента – на носилки, – велел Гульбаев.

Бойцы бегом достали из машины носилки, с натугой подняли на них семипудовую студенческую плоть. Взвалив ее на плечи, двинулись к калитке. Два командира сопровождали по бокам. Евген скосил глаза. И уловил кипенье мстительной натуры слева. Мозги майора клокотали отторжением: лежащий на носилках и идущий справа – были гибридом русского хряка с казахским бараном. Туземно-омерзительный гибрид едино-гоя. От них пер тяжкий смрад корреников своих земель, где вековечно отторгали предков Зямы. Как эти двое отторгают и не пускают в собственную этно-бытовую сущность Зельдманов.

Луна, перевалив за полуночную черту, сияла в раме туч, слепящее выделяя антрацитовую багетность их краев. Студент, вдруг приподнявшись на носилках, глубинным бархатистым басом запел гимн светящейся гармонии небес:

– Весь та-абор спи-ит... Луна полночной красотой над нами бле-еще-ет...

Рахманинов нашел мелодию в первобытном приближении к Богу, вложив ее в уста Алеко.

Зельдман задохнулся. Вот этот хряк, разлегшись на чужих плечах, решил травить чекиста ненавистным рыком. Студент бил голосом, как молотком – по темени. Как будто бы познав все то, что передалось в генах от деда Зямы. Дед лютейше ненавидел басов и столь же люто Рахманинова. Владелец двух газет и, биржевик – подельник банкиров Винавера, Гинсбурга и Рубинштейна, дед воплощал свою лютость в клокочущие злобой строки, где великан Шаляпин при самом ласковом настрое репортеров именовался как «Орущая горилла». Рахманинов не вылезал из кисло-голубых и выгребных эпитетов типа: «Фашист в косоворотке» или «Нынче в большом зале консерватории подавали Рахманятину под хреном».

– Слышь ты, сопляк, заткнись, – предупредил, смиряя дрожь в груди Зельдман.

– Что ж се-ердце бед-ное трепещет? – обрушилось на него продолжение «Рахманятины» из глотки студента, пригнуло к земле. Домбаева, несшего носилки, повело. Сунув мизинец в ухо, стал он ошарашено прочищать его: голосовые децибелы наглеца давили на ушную перепонку нестерпимым испытанием. Всполошенно, вразнобой взвыли во дворах собаки, истошно забалабонил индюк в чьем то подворье.

– Чукалин, уймитесь, в самом деле, весь поселок перебудите! – поморщившись, выпек яростную укоризну Гульбаев.

– Поселок давно не спит, после вашего сеанса, – сказал Чукалин.

– Это не твоя тема, сопляк! – Пришел в себя, придушенным клекотом озвучился Зельдман. – Если ты еще раз разинешь хайло, я засажу в него…

Он взвел курок газ-пистолета.

Студент откинул голову на носилки, нахально скалился в ухмылке. Он вел себя хозяином арестной ситуации.

Его вместе с Прохоровым впихнули на заднее сидение ГАЗона, примкнули наручниками друг к другу Домбаев сел за руль.