СТАТУС-КВОта

– А тех, кто будет упираться, и сеять зерно на семена, «Монсанто» разорит и пустит либо по миру, либо в могилу. Чтобы иметь в своих руках поводья, хлыст для управления голодом.

– Так это ты меня…ты должен был загнать меня в канадский хомут? – Лез, продирался к персональной истине Прохоров.

– Будут загонять другие. Я должен наблюдать за этим.

– А обо мне вы тоже знали? – просил Чукалин.

– Скажем: не меньше, чем о нем.

– Поделитесь.

– Бадмаева и тебя, овладевшего оживляжем Кундалини, должны биологически срастить с программой «Артишок» и «МК – Ультра».

– Биологически…это особым способом?

– Планируется вживить вам в мозговую ткань резистор-чип из карбина, чтоб вами управлять. Затем в Бетесде США в радиобиологической лаборатории встроить вас в ПСИ– генераторы «Градиент-4» и «Элептон» в качестве киборгов – излучателей первого звена.

– Цель?

– Первый этап – эксперимент из космоса. Воздействие на психику земных толп в био-резонансном излучении по заданным программам: «Страх», «Ненависть», «Секс – бешенство», «Покорность», «Суицид».

Мне было приказано готовить вас к сращиванию с ПСИ-генератором, синхронизировать его частоту с частотой с тета-тельта ритмами ваших мозгов. Мы испытали на жителях предгорного аила гибрид одного шизоидного киборга с ПСИ-генератором.

Я видел, как аксакалы с блаженными улыбками гурманов пожирали верблюжий помет, как женщины, раздевшись до гола, лезли под осла, чтоб тот осеменил их – надтреснуто звенел и рвался голос капитана.

Не мог себе представить капитан, что доведется и не то видеть, что доживет еще он до времен, когда двуногие сучары с собчачьими сердцами, сучки и сученки, охваченные бешенством соития, попрут остервенело и визгливо толпами – на подиумы, на панель, на глянцево похабные обложки книжек и журналов, на сцены, дискотеки и телеэкраны. Пропрут с восторгом обезумевших блядей, надрывно и публично вереща про собственную звезданутость, выпячивая вымя из разрезов кофт, расклячивая ляжки, заманивая самцов разбухшей краснотой влагалищ. И вся эта толпа ходячих био-трупов залита будет формалином похоти, где умерщвляются в зародыше младенческие генотипы и обрываются династии родов. Где чахлые ростки достоинства и целомудрия разъедены похотливым ядом порно-бешенства.

В конце концов, исконно человечье оскорбление женщины «сучка» – нещадно оскорбит собаку, с ее невинной течкой, которая всего лишь тяга к продолжению рода, а не остервенелость стадного разврата. Бациллы коего прорвались к нам из генной матки Содома и Гоморры.

– Вы просветили нас о первом этапе. Каков второй? – спросил Евген. Остановил машину.

– Второй будут осуществлять другие. Мне неизвестна его суть. Его курируют высшие власти, нам нет туда доступа.

Чукалин вышел из машины и, обогнув ее, уткнулся лбом в холодное запыленное стекло: в неистовом возмездном кипении плавился разум воина кшатрия. Он сознавал бессмысленность словес и уговоров перед оскалившейся Пастью Геноцида, нацеленной на Родину арийцев. Здесь нужно было насмерть бить, ломать клыки и всаживать кол в глотку – иного Пасть не понимала.

Он отошел от машины, побрел в степь, пытаясь разглядеть приметы своего схорона. Луна, исчерпав световой лимит, упряталась за тучи.

Евген вполголоса окликнул тьму:

– Ты где, Карыч?

– Шагай вперед, упрешься, – скрипучий, хлесткий зов прорезал ночь. Гульбаев, дернувшись в машине, распахнул дверцу: опять тот голос?!

Евген, не зрением – скорей биолокацией, нацелившись в ночь, шел, ускоряя шаг. Спустя минуты перед ним сгустилась темнота, оформилась в мохнатый переплет ветвей. Из под него – ворчливый шип:

– Вы где так долго шлялись?

– Пардон, мусье, пардон, – сказал Чукалин. Пал на колени. Нашарив сумку и одежду под листвой, оделся. Достал из сумки размашистую массивность беркутячьего крыла, увенчанного цепким блеском пружинистого держака, и развернул крыло.

– Ну к, повернись ко мне своим крылячьим срамом, хрыч.

– Ты собираешься…приделать это мне?! – растерянно и стонуще проскрипел калека.

– Не дергайся.

Он уцепил за перья ворона, ощупал массивный костяной обрубок крыла, обросший роговицей кожи. Всадил его в тоннельчик держака на беркутячьем опахале, щелкнул тремя защелками. Ах мастер, умница таксодермистский меломан, Кузьмич – такое смастерить…как он сейчас один в пустынной гулкой необъятности ДК…

– Взмахни. Но осторожно, – велел застывшему в испуганном благоговении хищнику Евген.

– Я не летал три года… семь месяцев… двенадцать дней – выстонал мутант.

– Пора учиться заново.

Евген ощутил прохладный веерный мазок ночного воздуха по лицу. Потом еще один: вполсилы, слабым махом пустил в дело крыла кошко-ворон.

– Стоп! – Чукалин пощупал крепления, соединявшие крыло с обрубком.

– Держит. Летать, скорее всего, не сможешь. Но для парения ты готов, небо к твоим услугам. Будешь парить часами с любого дерева. На дерево и станешь опускаться, дожидаясь своего ветра. Кого-нибудь схарчить, когда проголодаешься – не выйдет. Захочешь жрать – накормят дома. Туда, на яблоню к отцу и возвращайся, расскажешь, что мы живы и здоровы.

В груди у ворона хрипящим посвистом кипело жалкое клохтанье.