СТАТУС-КВОта

Скосив глаза, Адам увидел женщин, вцепившихся в него взглядами. Три пассии – жены властителя Ковчега, растекшись телесами в шезлонгах, дышали океанской аурой. Уже заметно бугрились под льняными сари животики, где плавало в плаценте чистопородное потомство Ноя. Смотрела на Адама – на провонявшего раба – недосягаемая каста. Смотрела, источая липкую гадливость и…жгуче разъедающее любопытство. У этой обезьяны болтался под хитоном громоздкий, племенной и не опробованный орган, таивший, вероятно, райский смак…

«Мой господин! – тоскливой безнадегой взмыла мольба Адама к отлетевшему Архонту – я, конечно, помню про нашу с вами цель и понимаю, что хоть сдохни, а надо сделать дело. Мне есть чем виполнить работу. Но как ви представляете себе мой флирт, мой цимус – случку хоть с одной из этих? Ви гляньте на меня: плешивая макака, вся в дерьме, клыки торчат из пасти…».

Он, истекая горечью, смахнул ладонью пот с обширной плеши и, ошарашено прервав свой монолог, припомнил ощущение: ладонь мазнула по упругой, бархатистой щетине.

Щетинилась вся плешь младою порослью волос!

«Ай, мудрый господин! Ви сами опередили пожелание Адама, целю ваши ручки!».

В ликующем предчувствии он тронул частокол резцов торчащих еще утром изо рта, и сладостно хихикнул! Зубная кость скукожилась и почти спряталась за губы.

Две дамы – Ха и Си, привстали в изумлении. Полуплешивый, легендарный раб припрыгивал в безумном переплясе, продвигаясь к люку: ерзали, порхали над боками локотки его, выделывали загогулины две козлоножки. Третья жена – Иа, сцепив полоской губы, отвернулась: невыносимо омерзителен и чужд, кривлялся на смоленых досках старец, вокруг которого взъярилось и полыхнуло столько лютой страсти.

…Облизанный, отполированный шершавою несчетностью штормов, Ковчег лег в дрейф. Настырно и победно прожигало солнце густой туман, зависший над бескрайней гладью. Истерзанная долгой непогодой она устало, благодатно курилась паром, ластясь малой зыбью к смоленой тверди корабля.

Пал полный штиль на океан после штормов. Команда отравленная в утробе трюма миазмами скотского помета, измотанная качкой, вырвалась на палубу. Вдохнув, слепящего настоянного на морском озоне свежака, шатались в головокружении рабочие, матросская ватага. На мачте бесновался, месил крылами воздух, клокочуще орал, в восторге, прочищая глотку кошко-ворон:

– Штормяги сдохли! Кр-ра-со-та! Кр-ругом все та же др-р-рянь соленая р-раз-лита! Ур-р-р-я-я!

Немощной бледной тенью, лег на палубу Садихен, жена его прилегла рядом. Едва протиснувшись, выбрались из люка раскормленные Ха и Си, за ними, блюдя дистанцию, последовал усохший, изможденный призрак женщины – все, что осталось от Иафетитки Иа.

С трудом, передвигая опухшую венозность ног, добрел до мачты и обнял ее Ной. Одрябла и обвисла кожа на лице у капитана, мешки в подглазьях взбухли синевой.

Из люка показалась смоляная, в ажурно-кучерявых завитках мужская голова, сидевшая на плотной шее.

Две крепкие, мозолистые лапы, вклещились в край люка. И из него на палубу единым махом выметнулась верткая и ладная фигура. Бугрились в развороте плечи, изведавшие тяжести бесчисленных корзин и ведер, мешков, скребков и швабр.

Несли легко и невесомо ноги поджарую, крепко сбитую плоть, в короткой тунике. Под коей вспухали мускулами бедра.

И лишь усохшое пергаментом лицо в морщинах фискалило про возраст патриарха.

Ич дернул за веревку, спадавшую в люк. И, натянув ее, стал поднимать из люка груз. Поднялись, брякнули о палубу три связанные вместе матерчатые шезлонги, натянутые на каркас из олеандра. Ич развязал их. Понес один из них к стоящему у мачты Ною. Он шел на Садихена, лежащего на палубе. Дойдя, остановился. Поддел носком ступню пом-капитана, озаботился:

– Ви что-то стали жидким, Садихен. Ви так нахально разлеглись, что даже негде здесь пройти. И вид у вас такой же, как у жабы, что вылезла погреться из болота. Я, кажется, кого-то попросил: убрать с моей дороги два ваших копыта?

Понаблюдав, как молча и угрюмо сгибает ноги Садихен, Адам понес шезлонг к Ной-Атрахасису. Донес, похлопал по плечу:

– Совсем вы как медуза, старик. Я долго думал и не мог придумать: кто кому должен приносить поджопник? И все-таки решил: ай, да какая разница! Вот и принес. Садись внучок, а предок будет суетиться.

Вернулся к люку, теперь уже без церемоний отшвырнув с дороги протянутые ноги Садихена. Взял два шезлонга понес их к женщинам, расставил рядом с ним. Облапив Ха и Си, загуркотал объятым страстью сизарем, пуская масляные обертоны в тенорок:

– Ви мои кошечки, ну что вы так прокисли? Вам надо может быть покушать… иль выпить сок лимона?

И зафиксировав, как дернулись синхронно в отвращении два лица, сокрушенно согласился:

– Ша! Понял. Ай, как вас укачало! Сейчас вам надо сесть. Вот этот черный цимус (прихлопнул негритянку Ха по заду) опустится сюда…а этот желтый мой бутончик (огладил ягодицы Си) совсем с ней рядышком. А ты…– он скособочился, оглядывая мощи Иа (та с жадностью ловила аскетическим лицом лучи светила) – ты отдвинься…нам загораживают солнце твои кости.