– Он что… жив? Его же куда-то умирать увезли, – спросил, наконец, цедя слова через горловой спазм, декан.
– Выжил. Что, некстати?
– Сядь, – тихо попросил Щеглов, – расскажи все.
– Все – долго.
– Я не тороплюсь.
– Всего не получится. А главное я рассказал Джабрайлову.
– Тогда повтори мне.
– Мадам Софья Борисовна стала липнуть к Бердникову, когда тот зашел на минуту в ее лабораторию. Аверьян Станиславович отцепил ее лапки, попросил не кушать чеснок перед уходом на работу и вышел. Тогда она разодрала кофту на груди, бухнула лбом в стол и завопила. Прибежали Джабраилов с Багировым. И втроем под диктовку Софьи накатали письмо ректору и в партком: Бердников пытался изнасиловать невинную целочку, избивал ее при этом. Доказательство: фингал на лбу и голые цицки под рваной кофтенкой. После чего его исключили из партии и вышибли из института. Вы тоже голосовали с женой «за».
– Почему я должен был верить Бердникову, но не двоим свидетелям и потерпевшей?
– Потому что Бердников не способен на такое. И вы это знали.
– Это не аргумент для партийных органов.
– И для вас лично? Вы ведь автоматом шли в его кресло вместо Аверьяна Станиславовича.
– А ты еще тот мерза-а-а-авец! – изумленно выцедил Щеглов.
– Был еще один главный аргумент: вы должны были, поверить Бердникову хотя бы потому, что русский. Как и он! – с жесткой давящей силой выдавил Чукалин. – Но нас, русских, топят в интернационализме, как кутят в помойном ведре. И этот интернационализм пока исподтишка продолжает здесь столетнюю кавказскую войну с Шамилем. Он убивает из-за угла, режет кур, свиней и коров у русских, гадит ночью на крыльцо, бьет стекла, насилует школьниц в лесу. Мы нахлебались этого по горло с отцом и матерью в Чечен-ауле, а теперь хлебаем в Гудермесе, как тысячи таких же по всей Чечне. Нас отучили от понятий «родовая память» и сплоченность. И потому все это не сработало, когда увольняли Бердникова. И это не сработает, когда Джабрайлов полезет на ваше место. Он обязательно полезет. И вас то же вышибут каким-нибудь заявлением под диктовку ректорской сучки. А все русские на парткоме, как и вы тогда, проголосуют «за». Джабрайловы полезут скоро здесь во все теплые щели, как клопы. В этом их генетическая сущность. А вы будете хлопать ушами и предавать своих одного за другим, не понимая, что единственный наш шанс – сплоченность славян на своей земле, политой кровью наших предков на Кавказе. Нам бы хоть половину еврейской сплоченности. Всего наилучшего, Евгений Максимович.
– Сидеть! – тяжело придавил командой Щеглов. Помолчал, угрюмо сопя, катая желваки по скулам. Поднял голову.
– С тобой, оказывается, есть смыл поговорить на серьезные темы. Но как-нибудь в другой раз, и не здесь. Сейчас я хочу узнать об Аверьяне. Что с ним было?
– Извините, Евгений Максимович, но теперь мне не интересен разговор с вами.
Щеглов перетерпел оплеуху, заставил себя усмехнуться.
– Что, совсем безнадежен?
– Я этого не сказал.
– Расскажи мне об Аверьяне, – тихо попросил Щеглов.
– Вы сами много знаете. Его выгнали из партии, института. После в… выстрела... – Евген с усилием болезненно глотнул, – его увез из больницы в Сибирь дядя. Вывез куда-то на Байкал, в горы, к духоборам и староверам.
Через полгода он встал на ноги и еще два года восстанавливался по какой-то системе. Там и сменил фамилию на дядину. Теперь он Бадмаев. Три года назад приехал в Гудермес и организовал спортшколу. Второй секретарь горкома – его друг, помог. Наш класс – первые выпускники Бадмаева.
– И что он тренирует?
– Все.
– Что значит «все»? Он мастер спорта по акробатике, наш тренер Омельчененко, его ученик.
– Он тренирует акробатов, пловцов, легкоатлетов и русский рукопашный бой.
– Лихо. Галопам по Европам. Набрал всякой твари по паре?
– Все наши трое, что поступали в этом году в Ленинграде, уже студенты. Прошли там на спортфак первыми номерами: акробат, самбист, пловец. Там закончились экзамены раньше, чем у вас.
– Да, впечатляет. А что ж ты от компании отбился?
– У меня свои планы.
– Можно полюбопытствовать, какие?
– А вам не любопытно, Евгений Максимович узнать о жизни Бадмаева после самострела, после того, как вы заняли его место?
– Нет.
– Почему?
– Потому что о Бердникове я буду узнавать не от тебя, а от него самого. Когда поеду к нему… чтобы получить все, что мне причитается.
– Вы думаете, он захочет с вами разговаривать?
– Но ты же явился с его приветами, чтобы поиграть с нами в кошки-мышки. Я от тебя хочу узнать о другом – он работал с тобой три года. Сегодня я видел результаты из окна в институте, и здесь в бассейне. Не задирай нос, но подобного кадра к нам еще не поступало. Как и чем вы наклепали эту технику, за счет чего? Кстати у тебя, сколько кубиков в легких?
– Восемь с половиной.
– Это дыхалка взрослого пловца, минимум мастера спорта.
– А я и есть мастер.
– Кто присваивал, когда?
– Никто. Просто шесть раз вылезал за мастерской норматив в бассейне.
– Тогда ты никакой не мастер. Никто из судей это не фиксировал. Ты не был ни на одних соревнованиях. В чем дело?