СТАТУС-КВОта

– Да бросьте, Валентин Семенович, – трубно, с хрустом наехал на ректорский мягонький речитатив Щеглов. – Какое уважение, какой опыт? К моему факультету, как банный лист к жопе, прилипла бездарная блядь, охамевшая под вашим интимным патронажем. И это всем, наконец, остохерело.

Он пустил струю заборной матерщины сочно и хлестко, обдав ей ректора, как очумелый газон с пьяным водителем обдает грязью разодетого пешехода на обочине. Ему позарез нужны были ректорские шок и паника: в этой среде быстрее дохнут бациллы сопротивления.

Слушая в трубке захлебывающиеся и какие-то петушьи всхлипы, он погрозил кулаком жене: над ладошками ее, прикрывшими рот, истекали отчаянным ужасом круглые глаза.

Трубка, наконец, опросталась воплем:

– Что вы себе… да у вас приступ паранойи, товарищ Щеглов! На вашем факультете всегда произрастал дремучий неандертализм студентов… Но чтобы сам декан?! Немедленно явитесь ко мне. Немедленно! Вы слышите?

– Слышу, Валентин Семенович. Через час мы будем у вас с женой с заявлениями об уходе. Копии заявлений отдадим в партком, обком партии и республиканский спорткомитет. За нами то же самое проделают старшие преподаватели Ростоцкий и Омельяненко. Итого: заслуженный тренер России и три ведущих спеца. Уходя, мы сильно трахнем дверью, не взыщите.

– Вы… в своем уме?! Какие заявления и почему в обком!? – с ужасом взверещала трубка. И вдруг истошно икнула.

– В заявлениях будут причины ухода. Полный развал работы на физфакультете, уродливый перекос кадровой политики всего института, вследствие сексуального террора завлаба Гофман Софьи Борисовны над ректором института Сорокиным.

– Е… Е… Евгений… г-голубчик! – сиплым рыданием прорвалось из трубки. – Что вы так озверели? Вам дорог ваш Чукалин? Да будь он трижды проклят… Ради бога, берите этого хама и цацкайтесь с ним… Я со своей стороны постараюсь убедить Софью Бор…

– Дело не в Чукалине, Валентин Семенович. Чукалин стал последней каплей в количественном накоплении протеста. А оно переросло в качество бунта на нашем корабле. В точном соответствии с законом диалектического материализма, которым вы отменно владеете.

– Это какой-то кошмар… Со мною говорит железный робот… Евгений Максимович, драгоценный вы наш, мы же всегда жили в мире и согласии… У меня сейчас лопнет сердце …

– Я поясню, Валентин Семенович. Вспомните расправу над Аверьяном Бердниковым. За ним – Данила Голушко. Потом Костомаров с филфака. Совсем недавно Осокина и Дербенева с иняза. Кроме них Гофман сжевала вашими зубами нашего блестящего самбиста, инструктора единоборств Гольдмана – за то, что он не лег на нее. В институт через Софью, как через рваную прореху на одежде, лезет грязь склок, самодурства и пошлятины. Меня вчера просветил мудрый спец социальных технологий, что мы не одиноки. Этот процесс набухает во всей гуманитарной России. В технических институтах он пока заторможен: там нужны знания конкретики – химия и физика, механика и аэродинамика, сопромат. А у нас царство идейной болтологии, самая благодатная среда для паразитов с подвешенным языком, которую, пардон, создаете вы.

– Да как вы смеете?! – задребезжала трубка.

– История учит, – нещадно обрубил Щеглов, – корабль, где Софочки оттяпывают штурвал у капитана, неизбежно превращается в отхожее место, в клоаку и бардак. В итоге судно идет ко дну. Применительно к нам: институт катастрофически сползает по проверкам министерства все ниже.

Он приблизил губы к трубке и вогнал в мембрану матовую репризу:

– Хотите предскажу нашу с вами перспективу? Они нас скоро выдавят к чертовой матери. В Биробиджан, на свое место. При ректорате махрово расцвел цепкий междусобойчик, а моя лаборатория превращена в племхозяйство для случек. И вы в ней главный осеменитель или мистер Фукс при Софочке. Простите, Валентин Семенович, но я сегодня вот такой, нахрапистый.

– Если вы… так хорошо разобрались в ситуации… может предложите и выход? – через силу, на последнем издыхании продавил пространство между ними измученный и жалкий гой. В бесплодного, никчемного старца за минуту превратился ректор.

– Я еще немного продолжу о кадрах, Валентин Семенович. Положа руку на сердце, припомните, кто пришел по ее рекомендациям? Беленький, Киржбаум, Сочман. Это отбросы из школ и ПТУ, их выставили оттуда за бесполезность и невежество. В чем уникальность нашего Сочмана? Он носит бабские красные штаны без ширинки и утверждает, что в русской поэзии есть только Пастернак и Галич, а все остальные дерьмо. А мои Джабрайлов с Багировым, сделанные вами доценты, чего стоят? До-цен-ты трепологии, кандидаты сивушно-распивочных наук. Это ведь не ваши, это ее кадры, Валентин Семенович, у вас безупречный нюх на стоящего педагога.

– Но где же выход… вы знаете выход?

– Выход есть. Вы идете в отпуск, я остаюсь за вас.

– Вместо меня?