Стеклянный дом

Я смотрю на террариум, и меня охватывает почти безудержное желание растоптать еще и его. Меня пугает эта мысль, пугает ее разрушительная сила. Чувство потери – это злое чувство, тонкое, как прожилки в беконе, – всякий раз вызывает у меня желание что-нибудь разбить.

– Ты вырастешь чудесной девушкой, – говорит Рита, словно учуяв, как сильно я боюсь самой себя. У нее на такие вещи нюх. – Ты прекрасно справишься без меня, Гера.

Слезы начинают затекать мне в уши.

– Но я все время боюсь, что сделаю что-то плохое, что-то очень плохое, Большая Рита, и от этого кто-нибудь пострадает. А ты единственная, кто может меня остановить. – Это не ложь – не совсем ложь.

Она смотрит на меня и будто мысленно спорит сама с собой. Где-то за окном стучит дятел, понемногу дробя тишину.

23

Сильви

УБЕДИВШИСЬ, ЧТО ЭННИ крепко спит, я босиком крадусь к узкой лесенке, ведущей вниз. Темнота становится плотной и тесной. В тишине я слышу пульс моря за окном – ночной прилив отступает, и миллионы песчинок пляшут у него на хвосте. Мое дыхание учащается, чувства бурлят, как волны.

В гостиной я включаю лампу, рисующую одинокий круг света, и осторожно вытаскиваю папку «Лето 1971» из-под старого журнала на столике. Подушечки моих пальцев оставляют потные следы на выцветшем от времени картоне. Я медлю и подумываю о том, чтобы позвонить Кэролайн. Но я и так знаю, что она скажет: «Господи. Не открывай ее. Мама не просто так ее прятала. И вообще, мы с тобой дали клятву, помнишь?» Так что я напоминаю себе, что весь день ждала этой встречи с прошлым. Возможно, оно окажется уродливым. Я должна сделать это одна. Без лишних глаз.

Дрожащими руками я аккуратно достаю вырезки из газет, которые моя мать хранила все эти годы. Бумага неровная и затертая, ее явно часто держали в руках, а не забыли на дальней полке. Я подношу ее к свету и начинаю читать, готовясь к тому, что сейчас будет больно.

«Полиция просит мать младенца, оставленного в лесу, обратиться в участок». Призыв останется без ответа. Прошло уже больше сорока лет, но она так и не объявилась и не попыталась связаться с дочерью. У нее была такая возможность. Она ею не воспользовалась. Прошлое не переписать, ничего уже не изменить. У меня в горле встает ком, твердый, как камень. «Ребенка, предположительно, забрала к себе одна из местных семей, чья фамилия не называется», – гласит статья, столь же скудно присыпанная фактами, как мамина сказка на ночь. Но все это каким-то образом преуменьшает мою жизнь – такую же большую и сложную, как любая другая, – сводя ее к одной трагической строчке.

Я утираю рукой хлынувшие из глаз горькие слезы. Не в силах надолго задерживаться на том моменте, я, тихо выругавшись и послюнявив палец, открываю следующую вырезку: «Тело в лесу». Я замираю. Кажется, даже море за окном застывает – шум волн умолкает. Я подношу листок поближе – бумага шуршит, сердце колотится – и перечитываю заголовок еще раз. Замечаю, что дата выхода статьи – за три дня до объявления о найденыше. О таком

мама никогда не упоминала. По мере прочтения я постепенно начинаю понимать почему.

«Следствие рассматривает смерть как подозрительную». Убийство? Жертва? Я пробегаюсь взглядом по тексту в поисках подробностей, но репортаж написан сразу после происшествия. «На данный момент полиция не разглашает никаких подробностей…». Имя жертвы не называется. Только название дома – особняк Фокскот – и фамилия его владельцев – Харрингтоны, то самое семейство, которое забрало меня к себе.

Я принимаюсь расхаживать по комнате, погруженной в тень, прижимая газету к носу, будто надеясь унюхать, что было дальше.

Значит, мама пыталась меня оградить? Но от чего? Я бросаю взгляд на море за окном, на дрожащую лунную дорожку на воде и пытаюсь хоть немного привести мысли в порядок. Судя по датам, в момент смерти неизвестного я как раз находилась в доме Харрингтонов, что, пожалуй, объясняет, почему мама все это скрывала. В конце концов, она преподнесла мне случившееся в виде сказки – «Тебя нашли в волшебном лесу теплой летней ночью…», – и, как фотография со временем вытесняет в памяти само событие, эта сказка стала моей историей. Мама ни за что не стала бы омрачать этот милый сюжет убийством, превращая его в подобие ужастика из семидесятых. Что-то вроде «Сияния»: темные сосны, горящие небеса. И что, если эта смерть была как-то связана с моим появлением в доме Харрингтонов? Что, если один из моих родителей и был безымянной жертвой? Эта мысль поднимает бурю у меня в голове.

Отвернувшись от окна, я снова сажусь на диван, сгорбившись под лампой. Фотографии. Вырезанные из более крупных статей, как будто мама не хотела, чтобы окружающий их скандал запятнал запечатленные на них воспоминания. Странно, учитывая, что она вообще никогда не упоминала об этом семействе. И никогда не показывала мне фотографии. Просила ли я их показать? Нет, конечно, нет. Я затолкала Харрингтонов в ящики памяти, где ютились, словно мыши, все мысли, которые я подавляла.