И вот весной наступил день самого главного годового концерта по скрипке. В честь этого в ателье был сшит бархатный костюмчик с медными пуговицами, в котором мне предстояло выдержать целый школьный день. Рано утром я вышел из дома с портфелем, футляром для скрипки и мешком, где лежали маленькие лаковые ботиночки с вложенной в них мятой газетой, чтобы они держали свою маленькую лаковую форму. Я почти дошел до школьного крыльца, но оттуда ноги сами понесли меня прочь, в голове отсоединились какие-то контакты, и реальность, качнувшись, поплыла в сторону. Я слонялся целый день по улицам и паркам, и к часу начала ответственного концерта оказался возле художественной школы, где занималась девочка Саша. Маршрут в класс лепки был мною уже хорошо изучен и освоен, так что через несколько минут я сидел на самом верху аудитории, устроенной на манер амфитеатра. Я часто приходил туда, любовался Сашей и тем, как под ее руками возникают незнакомые профили или невиданные узоры. Из бесформенной массы, из заготовки, буквально из грязи рождалось нечто живое. Я мало понимал в искусстве, и мои собственные пробы в рисовании не оставляли мне никаких иллюзий. Но то, что делала Саша, завораживало меня. Все остальные ученики не могли с ней сравниться. Их греческие профили были мертвы, их цветы не цвели, а их животные никогда не стремились сбежать с постамента.
В тот день класс лепил голову Антиноя, и я, наблюдая за тем, как из глины проступает человеческое лицо, мысленно следил за параллельной реальностью, разворачивающейся за пределами стен студии. Там, далеко, за совсем другими стенами, уже собрался полный зал, по ковровым дорожкам протопали десятки ног в маленьких лаковых ботиночках, чтобы заполнить собой сцену. Я знал, что педагог ищет глазами меня и не находит. Что глаза педагога в свою очередь ищет папа, а педагог старается ни в коем случае этот взгляд не перехватить, боясь навечно окаменеть как голова Антиноя.
Спустя несколько часов, как всегда, в пустой аудитории оставались только Саша и маленький смуглый мальчик.