Я знал, что мне пора было уходить — по всем расчетам наступал единственно возможный час для возвращения домой, когда гнев за пропущенный концерт уже наверняка выкипел, а ярость за позднее возвращение еще не окрепла. Я поднялся и, стараясь ступать неслышно, начал пробираться к черному ходу, но футляром от скрипки задел гипсовую фигуру дискобола, стоявшую на лестнице. Дискобол с грохотом, удвоенным эхом амфитеатра, полетел вниз и разбился на мелкие части. Сашин взгляд обжег меня, и я, не дожидаясь разбирательств, опрометью бросился к спасительной маленькой двери. Этот грохот странным образом показался справедливой финальной точкой: то ли победным салютом, то ли знаком того, что все окончательно разбилось.
Ну что дома, дома меня ждали все мои вещи, книги и одежда, выставленные в коридор квартиры. В дверном проеме моей комнаты лежал перевернутый на бок отцовский диван. Заметив меня, отец махнул рукой, и мы вдвоем молча, потея и кряхтя, затащили его внутрь. Там он, отерев лоб, прикрыл дверь и очень спокойно, не повышая голоса, объявил мне, что сейчас мы поговорим как мужчина с мужчиной. Как будто мы раньше разговаривали как мужчина с женщиной, или как мужчина с ребенком. Или разговаривали вообще. Всегда он говорил как мужчина, а я слушал как мужчина. Он сказал мне, что эксперимент закончен. Опытным путем доказано, что я бездарен, никаких намеков на талант или способности у меня не обнаружено, а поскольку я пропустил концерт, как он видит по моему цветущему виду, без уважительной причины, все ранее принятые договоренности перестают иметь место, и комната становится его, отцовским, кабинетом. Я подключаюсь к домашним делам и получаю в свое распоряжение новый график, который, как он надеется, не даст мне перетрудиться, потому что подразумевает под собой лишь походы в магазин и уборку в квартире. Со следующего же учебного года я отправляюсь в суворовское училище, где есть шанс, что дисциплина и отсутствие отвлекающих факторов позволят мне сосредоточиться на поиске своего предназначения.
Но, нет, в суворовское училище я не поехал, потому что мама, в первый раз подавшая голос в ходе наших разбирательств, твердо сказала свое слово. Оно заключалось в том, что только в единственном случае ее сын будет учиться в суворовском училище — если ей будет позволено учиться там вместе с ним. Чего, как ты понимаешь, даже мой влиятельный отец не смог бы устроить.