Стеклобой

Он думал о пацанах, о зимнем тусклом вечере, когда он пил с кем-то, кого уже и не вспомнит теперь, и когда ему вдруг стало очень жаль своей жизни, в которой у него была только работа и двое этих странных детей. Их нельзя ни обнять, зарывшись в теплую макушку, ни порадовать игрушками, у них нет обычного детства с беготней, слезами, драками и разбитыми коленками, для них лучший подарок — запертая с обратной стороны дверь в их комнату. И он жаловался этому кому-то, что сейчас он вернется домой, и всех разговоров с ними и будет, что заставить поесть. Но когда в тот вечер он пришел, все комнаты оказались пусты и темны, как будто сбылось желание, которое он не решался высказать вслух. И вместо радости он испытал облегчение, смешанное с ужасом. Это был холод утраты, пропала драгоценность, которую ему доверили, за которую он отвечал и не справился. Всего осознать до конца он не успел, темный коридор наполнился электрическим светом и возмущенными репликами — бабушка приволокла близнецов с балета про золотого петушка.

С Кирпичиком они добирались долго, шли по тихому, присмиревшему городу, шагали по скользким шпалам запасных путей, выжидали перед шлагбаумами, замирали, прижимаясь спинами к облупившимся стенам каких-то хибар. Лишь однажды сестринский патруль перегородил им дорогу, пришлось продираться через кусты и, распластавшись, ждать на холодном полу пустого дома. Там же он забыл сигареты. Около трамвайного круга они пересекли Семиовражную, пересидели за кованой низкой оградой и вышли из переулка. Фонари светили ярко, Романов огляделся — никаких следов катастрофы. Новые стекла переливались чернильными пятнами, он провел пальцами — гладкий прохладный лед. Два дня дисциплины Маргаритиной армии, и город снова как с картинки.

Земля под ногами задрожала, Романов поднялся на насыпь. Из-за поворота вытянулась длинная жвачка поезда и поползла мимо. Тепловоз тащил несколько коричневых товарных вагонов с надписью «Стеклобой» поперек деревянных бортов, и один красный, внезапный и нарядный. Поручни небольшой площадки медленно поплыли перед ним, Романов уцепился и побежал, спотыкаясь и чертыхаясь — плечо вырывали с корнем, — пока, наконец, ему не удалось подтянуться.

Луч из незакрытой до конца двери резал пыльное пространство темноты вагона. Романов протиснулся между башнями из дощатых ящиков, в которых поблескивало стеклянное крошево, и отшатнулся, увидев темную фигуру, шагнувшую навстречу. Он остановился, фигура тоже замерла, оказавшись его отражением. Романов вышел на свободный пятачок и прикоснулся к резной раме своего зеркала. Оно мерцало в полутьме, отражая случайные блики и тени, еще больше усложняя незнакомое пространство. Внизу что-то звякнуло, он увидел пару стаканов в подстаканниках на самодельном столике, затем послышался плеск — из медного пузатого титана на пол лился кипяток. Романов обернулся. Держа за нитку чайный пакетик, который раскачивался в такт движениям поезда, на него смотрел Макс.

Через всю его левую щеку тянулась длинная царапина, но даже с ней он выглядел полностью готовым к приключениям, как в детстве. Хоть сейчас снова в военную часть за аккумулятором, рвать когти от погони, пить дедовскую настойку в подвале. Он был возбужден и доволен собой, как будто абсолютно все кругом придумал сам.

— Присаживайся, малыш, далеко мы с тобой забрались, — заговорил Макс. — Как плечо?

Романов сел на ящик и взял стакан. Рифленая рукоятка пистолета за ремнем неприятно впивалась в бок. Он не испытывал гнева или ненависти, это было очень странно — на месте, где всегда лежала привычная вещь, вдруг оказалась пустота.

— Что молчишь? — весело продолжил Макс. — Я тебя вытащил с завода, сдал твое немощное тело этому лохматому мальчику, как там его? Рискуя, между прочим, жизнью, чтобы мы сейчас так славно ехали вместе с тобой по долинам и по взгорьям.

Романов молча смотрел на него, двигаясь пальцами по линии рисунка на подстаканнике. Ему не хотелось кричать на Макса или бить, хотелось вычеркнуть его из реальности, отменить, уничтожить, как персонажа из книги. Не было полноватого очкарика дачным мальчишеским летом, не было язвительного подростка-старшеклассника, не было надежного друга, почти брата. Никогда его не было.

— Не унывай, — твердо сказал Макс. — Скоро все поправим. Ты должен был сесть в поезд и сел, без тебя я бы не справился. Ты должен быть под рукой, Митя, потому что пока ты болтаешься неподалеку, у меня все получается. Не знаю почему — меня это бесит, конечно, но это факт. Ты унылый самоед, ты вечно жалуешься на жизнь, игнорируешь возможности, и ты трус. Ты мой бонус, говоря местным языком. Но ты моя счастливая татуировка. И сводить я тебя пока не собираюсь, не ссы.

Он ухватил ближайший ящик и лихо водрузил его перед раздвижными дверьми вагона, где уже стояло в ряд несколько таких же. — Кубики не желаешь поскладывать? — усмехнулся он.

— Зачем? — спросил отсутствующим голосом Романов.