Стеклобой

Они рухнули в стеклянную пыль, Романов уворачивался и пытался подползти поближе к двери — он знал, что Макс сейчас сильнее, чем он со своим больным плечом, и Макс его достанет. Поезд почти остановился. Макс на секунду ослабил хватку, и Романову удалось высвободиться. Не понимая, откуда берутся силы, он вскочил на ноги, рванул на себя верхний ящик, и лавина стеклобоя, сверкая осколками, скрыла Макса под собой. Романов, застонав, поднял зеркало и протиснулся на площадку, залитую солнцем.

Глава 21

Ветка была заброшенной, трава поглотила рельсы, Романов тяжело и устало шагал по давно сравнявшимся с землей шпалам. Силы кончились еще на половине пути, плечо онемело, изогнутые рога диковинных оленей, сплетающиеся с ветками деревьев на раме, впивались в ладони. С каждым шагом казалось, что он теряет цель и смысл. Он нес зеркало на плече, стараясь не смотреть на свое отражение, а когда поднимал глаза, все кругом удваивалось, как будто предлагало сделать выбор. Романов не узнавал себя в серебристом стекле: ссадины и царапины, перебинтованное плечо, обострившиеся черты, холодный взгляд — рядом с ним по шпалам шагал кто-то чужой. Зачем он здесь? Испуганные, одинокие, лишенные надежды и желающие растерзать его люди метались по городским улицам совсем недалеко, за перелеском. Но он шел не скрываясь, потому что больше не боялся их.

Сторожка стояла в глубине заросшей поляны, подробно собранная из всех страхов, снов, и слов рукописи, все было точно так, как та обещала. На невысокий забор из палисадника навалился шиповник, дворик перечеркивали пустые бельевые веревки, поодаль виднелась поленница, рядом с ней желтела рукоятка топора.

Он поставил зеркало на землю и понял, что не знает, какой Романов подойдет сейчас к двери. Тот, что мирно спал в кресле посреди залитого солнцем двора пятиэтажки, или тот, встревоженный из полутемного кабинета квартирной хозяйки? Орущий с трибуны в тесном пиджаке, или почти хрустальный Романов, обнимающий Свету? Или совсем новый Романов, ненавидящий, из грузового деревянного вагона? Он пошарил рукой с обратной стороны зеркала. Когда целую вечность назад он бросал курить, то в отчаянии сунул за раму мятую пачку сигарет. Отвернувшись от ветра, он щелкнул зажигалкой.

— Я тебе говорила — слабак, — раздался детский голос.

— Попытка бросить номер восемь, — послышался еще один.

Романов напряг спину, но сделал затяжку, прежде чем повернуться. У Васьки, как это бывало обычно, из косы повыбивались пряди, и похожа она была на пугало. Рубашка Захи, как всегда, была застегнута на все пуговицы. Пацаны свешивались с перил крыльца, насмешливо рассматривая Романова.

— А моя буква еще видна, — спрыгнув вниз, Васька поковыряла картон на обороте зеркала.

— Это никакая не твоя, а моя, — оттолкнул ее плечом Заха.

Романов присел перед детьми и посмотрел на них, разглядывая и не дыша.

— Ты грязный, — смерил его взглядом Заха.

— И кровь, — Васька легонько ткнула его в плечо.

Он схватил пацанов, притянул их себе, сгреб обоих в охапку, и почувствовал, что они пахнут новыми карандашами, нет, не так — коробкой от новых карандашей.

— Романов, хватит нежностей, сделаешь из нас сиамских близнецов, — ворча отпихнула его Васька.

— Выдыхай, это мы, — спокойно сказал Заха, глядя ему в глаза. — Иди… Тебя ждут.

Романов судорожно думал, где взять ручку или карандаш… написать адрес…

— Запоминайте, Славный переулок, дом два, поднимитесь на третий этаж, найдете женщину, зовут Света, или ее сына, зовут… — Романов запнулся.

— Иди, давай, иди, — подтолкнула его Васька. — Сами разберемся.

Романов отвернулся, горло сжалось, спина мгновенно взмокла, по телу разлилась злость. Почему он не был готов к этому, почему он не может взять детей и уйти отсюда?

Сейчас все закончится. Он поднялся по покосившейся лестнице крыльца, и на последней ступеньке вместо него остался стоять десятилетний Митя, в домашней синей рубашке, на пороге комнаты мертвеца, со страхом, который тащил его за шиворот прочь, в теплую кухню, к маме и пронизывающему голосу отца.

Он внес зеркало внутрь, в сторожке было светло — горела керосиновая лампа, выводя теплый круг на бревенчатой стене. В глубине под грудой висящих промасленных роб и тулупов виднелся сундук с медным замком, пахло табаком и луком. На стуле с резной спинкой за накрытым столом сидел человек. Холщовая рубашка, дешевый медный крестик на груди, широкие брюки, заправленные в сапоги с длинными носами, каштановые кудри. Романову лучезарно улыбался молодой Иван Мироедов.

— Заходи, гостем будешь, — спокойно проговорил он. — Печь растопил, а все равно холодно, май выдался тощий, — Иван взял кувшин и налил себе полный стакан молока.

— Шрам над бровью забыли, — сказал Романов и оперся ладонью о бревенчатую стену, волна напряжения отступала.

— Горазд ты придираться, — ответил Иван и обиженно поджал губы. — Стараешься, наряд примеряешь, а зеркала, между прочим, нет, промахов не видно. Поверни стекло, все и поправим.

— А настоящее лицо где? Я бы посмотрел, — Романов усмехнулся.