Стерегущие золото грифы

Что, если и вправду Кызыл-Кан сотворил все это? Нет, нет, пусть он и отвратителен, неумен, высокомерен и только и делает, что украшает себя богатой одеждой и золотом, но неужели он способен на такое? Почему глупые камни ничего об этом ей не говорили?

В аил влетел Кызыл-Кан: бровь рассечена, рубаха заляпана кровью.

– Господин, – впервые Суу так обратилась к нему, – скажи, это советник предал тебя и всех нас?

– Нет, он только что защищал мою жизнь… от моего собственного народа… а те люди, которые чудесным образом воскресли сегодня, даже и не приближаются ко мне, не пытаются убить! Будто на самом деле подчиняются мне и это я все затеял!

– А это… не ты? Скажи, что это не ты… – Суу жалобно посмотрела на брата, потянув его за полу рубахи.

– С ума ты сошла! – взревел Кызыл-Кан.

– Что же остальные? Кому они верят?

– Я не знаю! Там полная неразбериха. Все убивают друг друга. Мой народ убивает своих!

Кызыл-Кан сжал виски ладонями и закрыл глаза.

– Пойдем, Суу, – сказал он тихо. – Скажи им, что у камней есть ответы. Они верят шаманам.

– Но у меня нет ответов, и я же говорила, что поклялась не использовать камни для таких целей!

– Солги им. Так не нарушишь клятву.

– Просишь, чтобы камни говорили твоими словами? Людям нужен виновный. На кого прикажешь обрушить их жажду крови?

– Не знаю, ничего не знаю. – Кызыл-Кан отчаянно замотал головой. – Моя мать просила тебя помогать мне, верно?

– Откуда ты знаешь? – Бледная улыбка искривила губы Суу.

– Догадался, – бросил он.

– Я помогаю тебе и так. Но ты должен пойти и решить все, как подобает каану: словом и силой. Не перекладывай это на мои плечи.

Кызыл-Кан бросился вон, разъяренный. Служанки продолжали жаться друг к другу в углу, жалея, что стали невольными свидетельницами этой сцены.

К полудню костер восстания потух, и уцелевшие разбрелись по домам, чтобы перевязать раны. К ночи народ снова выполз на улицы. Убирали трупы, растаскивали по бревнам сгоревшие аилы, делились едой друг с другом.

Из предателей живым удалось поймать лишь одного. Под пытками он объявил Кызыл-Кана тем, кто подбил его и остальных на убийство старого каана и на поджог обозов. Слышали это только сам Кан, советник и двое верных людей. Как ни отрицал Кызыл-Кан свою вину, ему не поверили. Побледневший, сосредоточенный советник проявил великодушие и пообещал Кызыл-Кану сохранить все в тайне, если он добровольно отречется от высокого положения. Кызыл-Кан согласился, и ему даже оставили его просторный аил.

Народом отныне правили четверо старейшин стана, в том числе и советник, не претендовавший на абсолютную власть. Держа речь перед людьми, свое якобы добровольное решение Кан объяснил тем, что он несостоятелен и неспособен управлять племенами. А вот почему советник не выдал его, понять не мог. То ли тот был привязан к сыну покойного друга, то ли это какой-то тонкий шаг, чтобы не разжечь очередную междоусобицу. Спрашивать Кызыл-Кан не рискнул – вдруг советник переменит решение?

Впервые за годы, прожитые пазырыкцами на этой земле, большой стан не принял участия в ярмарке. Слухи расползались со скоростью огня, пожирающего весенний сухостой, и уже к следующей луне война объяла все пазырыкские земли. Нашлось много верных погибшему каану племен, считавших кощунством идти против его наследника. Появились и такие, кто возжелал и себе кусочек от лепешки власти. Проливалась кровь. Ремесленники и мастера бросили инструменты и схватились за луки и чеканы. Близился конец великого народа, и остановить его можно было, только найдя виновных в происходящем.

Суу знала правду. Камни все же сказали ей, кто предатель, и она прокляла тот день, когда обещала не использовать свое умение для таких целей. Бродячие же шаманы, похоже, оставили эти края. И с ними ушли благодать и благословение.

Пять зим прошло с той ночи, когда мирная жизнь покинула родину Суу. Народ заметно обнищал. Убавилось голов в некогда богатых стадах. Никто уже не понимал, за что сражается. Суеверные шептались: их наказали за то, что они пренебрегли царской кровью.

И вот старейшины пошли с поклоном просить Кызыл-Кана вернуться на законное место и богами данной властью прекратить войну.

На кургане родителей, в присутствии всего стана и многих приезжих племен, Кызыл-Кан объявил, что на него пало подозрение в предательстве, и на собственной крови поклялся, что непричастен ни к одному из совершенных злодеяний и отныне сделает все возможное для процветания Пазырыка. И измученный народ принял его, в едином порыве упав на колени.

Непросто будет принести окончательный мир на землю, подавить восстание и уничтожить расплодившиеся банды мародеров и грабителей. Но, глядя на решительное лицо Кызыл-Кана с гордо воздетым подбородком, на его предплечье, где рисунки разрывала надвое струйка крови, стекавшая на курганные камни, Суу втайне гордилась братом и верила, что он сможет все.