Стигал

– Как-нибудь сделаю, – говорил я, помня, что Зеба даже плот умудрился соорудить и приплыть по огромной реке Оби, чтобы доставить нам солярку. Я обещание выполнил и доставил не две машины сена, а три и еще тонну комбикорма. И, конечно же, это не сравнить с поступком Зебы, потому что Зеба не только сверхдефицитную по тем временам солярку достал, но и сделал это, преодолевая непредсказуемую и опасную водную стихию. А я преодолел не природную стихию, а цель войны и простой человеческий фактор – алчность; просто на каждом блокпосту посланный мною работник платил дань за проезд. Эта плата окупилась сторицей, потому что общение со стариком-односельчанином и появившийся в сознании словно воскресший образ Зебы как-то сильно повлияли на мой дух, укрепили волю и даже изменили само мировосприятие. Так что я, вопреки выданному предписанию – ни в коем случае не оставаться на ночь в горах – остался в эту ночь в родном селе, в родных горах, в полуразрушенной и еле отапливаемой каморке, где нет никаких удобств. Но я впервые после трагедии спокойно спал, вдоволь выспался. Как принято в горах, с закатом солнца заснул, задолго до рассвета проснулся – у меня была задача проверить тайник. Лишь погрузившись в пещеру, я включил приготовленный для этого случая фонарик. Всего здесь было восемь стволов: пистолет «Стечкин», четыре автомата «Калашникова», пулемет, гранатомет и снайперская винтовка, а также заряды к ним. Теперь остались лишь пулемет и гранатомет. Видно, что приходит сын сюда один, тайну бережет. Тяжелые стволы не берет – тяжело и далеко, наверное, нести. Понять, когда он был здесь в последний раз, невозможно, но я уверен, что он сюда еще наведается, если живой, – вот такой преследует страх, и поэтому я решил оставить ему записку – об этом я тоже заранее подумал, а содержание следующее:

«Месть – одно. И эта функция Бога и времени… Защитник – иное… Но с автоматом против танка и самолета… Гораздо лучше и эффективнее, и только в этом будущее и нашей семьи, и нашего народа, если бы ты сейчас где-нибудь учился, получал знания, думал о перспективе и жизни… И еще, мне в армии об этом сказали, снайперская винтовка – оружие убийц, а не воина… Но и настоящий воин, воин победитель, в ХХI веке сидит за компьютером, а не бегает с автоматом по лесам, как в ХIХ веке… Дала Iалаш войла хьо[1]».

В тот же день я был в Грозном, на работе никто не обратил внимания, что я сутки отсутствовал. А мне через неделю очень сильно вновь захотелось поехать в родные горы, я не только горел любопытством посетить тайник, увидеть реакцию, найти ответ или просто знак, что живой, но и хотелось, как в отдушине, еще раз спокойно поспать, подышать чистым, горным, родным воздухом, насладиться тишиной и покоем, которых в Грозном нет – все гремит и грохочет, идет война. А мы добываем нефть, работаем – абсурд! И мне порою кажется, что все это в каком-то кошмарном сне, или я и все вокруг сошли с ума, и весь мир такой, таким стал. И я мечтаю вырваться в горы, не видеть этот кошмар, эти руины и каждодневную смерть людей. И как назло, нет повода и возможности в горы поехать, а просто так нельзя. Однако не может мир быть только черным – командировка в Москву с отчетом, и я вновь увидел свою Шовду, а ее первый вопрос:

– Ты брата не видел?.. А слышал что? – она вновь плачет. Я же вновь вру, вновь обещаю, что, наконец-то, вырву его из этого пекла, что уже знаю, где он, и что прямо из Москвы направлюсь к нему. Разумеется, все не так, но прямо из командировки я без уведомления поехал в горы – уже опыт проезда блокпостов был. А там меня старик огорошил:

– Твой сын был здесь. Он и раньше заглядывал, но я тебе не говорил, он так просил. А сейчас попросил, чтобы ты его понял и простил.

У меня к старику появилось много вопросов, и я даже не знал, с чего начать, да он продолжил:

– Конечно, я тебя понимаю. Война по тебе катком прошлась. Младший и последний сын. И понятно, что с автоматом и даже с пулеметом против танка и самолета – вроде бесполезно. Но если одни убегут, а другие на колени падут, то что? Где чеченцы, защитники, воины, патриоты?! Так что ты сыном гордись… Хотя, конечно, их жалко – худые, усталые, голодные, побитые, но дух! Сам бы с ними пошел… и ходил. А они как-то ночью тихо ушли, я даже не заметил, словно исчезли.

Он ударил посохом по земле, глубоко вздохнул, осмотрел наши горы. А потом с печалью посмотрел на меня и продолжил:

– Тебя тоже жалко… И если ты думаешь, что я их так настроил и благословил, то это не так. Я им сказал, и так оно и есть, что я почти век живу и много чего повидал, много чего знаю и не одну войну пережил… Взять хотя бы ту войну, так сказать, первую – 94—96 года. Так там хоть была идея, основа и какая-то цель. А ныне, я ведь не отшельник какой-нибудь, каждую ночь все радиостанции мира слушаю. И русский, и арабский, и казахский (тюркский) понимаю, понимаю, что в мире неладное творится. И все деньгами и только деньгами измеряется. И когда на кону миллиарды и глобальные вопросы, то всякие частности – судьба твоя, моя, твоего сына – их не интересуют…