Стигал

– А ну посторонись, – вновь этот очень знакомый, своеобразный звонкий голос, и надо мною склонилось другое, тоже обросшее лицо. Не то что при свете огня, а даже солнечным днем я бы не узнал сына Ольги Сергеевны. Он крайне изменился, облик войны на лице – два глубоких, едва зарубцевавшихся шрама, а главное – глаза совсем другие, не те юношеские добрые, задорные глаза; теперь они тоже искрятся, горят, но в них пронизывающий, смертельно-жесткий блеск. У него от прежнего юноши лишь голос сохранился, хотя тембр и интонация с пороховой хрипотцой:

– Это вы?

Он меня за плечи поднял, крепко-крепко обнял. Отстранился, всмотрелся в меня – его лицо освещалось огнем, и я увидел, как оно вмиг изменилось, подобрело, его глаза увлажнились:

– Вы помните маму, бабушку? Наш подвал, – он вновь меня обнял, пряча лицо. В этот момент, а это было лишь мгновение, я почувствовал, как расслабилось все его тело, даже слегка обмякло, и он, мне показалось, чуть ниже стал. Но это было мгновение, мгновенная слабость, как вдруг, словно какой-то стержень в нем вновь до предела выпрямился, он стал как каменный. Отпрянул. Рукавом бушлата вытер лицо, и вновь я его почти не узнаю – глаза жесткие, только еще влажные.

– Вы что здесь делаете?

– Авария… Приехал.

– Один? Ночью?.. Жить надоело?

– Работа.

– Какая работа?! Этим козлам за гроши служить, нефть и бабки делать.

– А иначе что? Жить-то надо? Другого я не умею, – почему-то я вынужден был оправдываться перед ним, а он все напирал:

– Нечего этим тварям служить… Сколько зла они вам и мне причинили?

– И что мне делать? – теперь и я стал злиться. – За тобой в горы-лес бежать? Не могу и не хочу – возраст, и знаю, что глупо. А ехать в Россию и там русских ненавидеть – то же самое, даже хуже.

– При чем тут русские? Я сам наполовину русский.

– В том-то и дело, что русские ни при чем, а при чем политика…

– А вы на них служите!

– Я ни на кого не служу. Я живу у себя дома и пытаюсь выжить… и жить. А это – моя работа.

– И вы так рискуете?

– А ты, а вы все?

– Хм, – ухмыльнулся Руслан. – Мать убили, бабушку убили, дядю убили, а нам на колени пасть и еще… – он очень грубо выразился. После этого, видимо, несколько смутился, отвел взгляд:

– Простите, – некая мягкость вновь появилась в его голосе и он, меняя тему, спросил:

– А вам не холодно? Вы так приехали?

– Куртку и шапку сбросил у скважины – и документы там.

– Вам без документов нельзя. А с ними тоже нельзя, – он впервые слегка улыбнулся. – Так, – он посмотрел в сторону своих ребят, – кто-нибудь – к скважине, там его куртка и шапка. Бегом… А вы садитесь в машину, можете простудиться.

– Да, весь взмок от пота, от пожара у скважины.

– Садитесь, садитесь в машину.

Он помог мне сесть. Отдал приказ своим:

– Скройтесь… Я минут пять поговорю, – обошел машину, сел рядом.

Я первым делом хотел спросить о сыне, но когда мы оказались в ограниченном, закрытом пространстве, несмотря на то, что разбито окно и явственно задувает, я сразу же ощутил резкий звериный запах человека, который много-много раз потел, остывал, но давно не купался. Поэтому я задал иной вопрос:

– Руслан, зачем? Как вы существуете в этих горах, в лесу?

– Приспособились, – усмехнулся он.

– Но это ведь бессмысленно. Конец ведь очевиден.

– Все в руках Бога, – жестко перебил он.

Наступила пауза, которую он нарушил:

– Выключите свет… И постарайтесь обратно поехать без света – опасно.

По правде, я мечтал отсюда живым и здоровым убраться, но не прежде, чем выясню все о сыне. Руслан это, видимо, понял:

– О вашем сыне… Он мне друг, брат и самый близкий человек на этом свете. И всякое можно болтать, но вы должны им гордиться.

– Где он? – вырвалось у меня, а Руслан продолжил о своем:

– Я знаю, и ваш сын это знает, что вы наши действия не одобряете. Гораздо правильнее, и в этом будущее, было бы где-нибудь в безопасном месте жить, учиться, жениться, детей растить… Но я отвечу на своем примере. Был я в беззаботной Европе, харчи их ел, учился, но жить не мог. Каждую ночь печальная, очень печальная мать снилась, словно сюда звала. Я просто не смог там жить, вот и приехал, а тут, как по заказу, снова война.

– А сейчас спишь спокойно? – вставил я.

– Сейчас вовсе не сплю, – ухмыльнулся Руслан. – Или сплю с одним открытым глазом, слышу каждый шорох.

Тут я вспомнил Зебу, он тоже так спал – вот судьба народа. Однако это общее, а у чеченцев, к сожалению, всегда во главе частное и личное, поэтому я вновь спросил о сыне:

– Видимо, среди нас предатель. Кто-то вашего сына подставил, заманил в засаду. Но он сильный и мужественный парень – тяжело раненный, но вырвался, пришел. Мы его на лечение отправили за кордон, в Грузию.

– А как вы это сделали?

– За деньги… Заплатили федералам.

– Вы с ними в контакте?

– В постоянном контакте, – Руслан усмехнулся. – Вот видите – бомбят. Разве это не контакт?.. А если честно, то мы, конечно же, сами по себе, и никто нами не правит. Ходим под Богом… Однако, как вы знаете, есть у нас очень известные имена – так называемые полевые командиры. Вот они, почти все – это проекты неких спецслужб.

– Российских?