Стигал

После этого меня этапировали в Пермь, уже как злостного рецидивиста посадили в одиночку, в очень маленькую, сырую, холодную камеру. Кормили скверно. Лишь два раза в неделю выводили на воздух, и там я был один. Поначалу показалось очень тяжело, но мои упражнения, кажется, меня спасали. К тому же я был молод – выдержал сто дней, после которых был суд, точнее показуха. Мне приписали побег – докинули еще семь лет строгого режима. После маленькой камеры – зона, конечно, не курорт, хотя я и не знаю, что такое курорт, но почти вольная жизнь. Правда, и здесь пришлось немного побороться, так сказать, добиться положенного места «под солнцем». Но я уже по статусу рецидивист, а по духу – жесткий, жестокий и мстительный. Но последнее только с теми, кто встал на пути и кто, по-моему мнению, вел себя не по-мужски и, скажем так, несправедливо. Так, я навел справки о тех пятерых, кто меня на Печоре преследовал. Оказывается, никто из них не смог из-под лавины вылезти, и никто их не пытался спасти. Лишь по весне, случайно, нашли их останки, уже обглоданные зверьем. Кстати, начальника караула карьера я простил, потому что когда меня с вершины доставили, скрытно от всех он пожал мне руку. А вот начальника зоны, который всю эту бузу, видимо, за деньги зэков организовал – продался, я не пожалел. Во время следствия, как мог, все на него слил. А время военное, тяжелое, всюду поиск врагов, шпионов, диверсантов, саботажников и предателей. И всюду, даже по аресту подлеца, план нужен. И бесплатная рабочая сила нужна. Словом, может, из-за меня, а скорее он и был дрянью – большевик-убийца, этого начальника посадили. И зона у него особая, ментовская, но у меня и туда ходоки были – маляву послал, его и оприходовали. А как иначе? А иначе и быть не могло. Время голодное, очень голодное. Кругом горе, смерть, хаос и господство самых мерзких в человеческой цивилизации идеологий – большевизма, как и равного ему – фашизма. И если даже на воле людям жить нелегко, то, представь, каково на зоне? Как говорится, с волками жить – по волчьи выть. Или тебя или ты: то есть быть или не быть. И конечно, можно или быть, или прикинуться серой мышью и как-то выжить. Однако для чеченца это непросто. Это я в двух словах не смогу объяснить, да и иначе не смогу – скажу лишь так, мы, к счастью или несчастью, не знали и не воспринимали крепостное право, а власть большевиков – это еще более худшая форма крепостничества, осовеченное крепостничество. В этом социуме наше существование могло быть лишь на грани выживания. Хотя к любым условиям надо приспосабливаться, надо терпеть и кое-что, что принципиально, – в первую очередь адаты и язык – нужно сохранить, а остальное можно поменять, принять и, как остальные, жить. Наверное, тогда моя жизнь сложилась бы иначе… Правда, я ни о чем не жалею. И ленинский принцип – «шаг вперед, два шага назад» – я никогда не применял. Я всегда и до конца стоял на своем и шел только вперед, хотя и оказался к концу жизни в одиночестве. Судьба. И повторю, я не жалею, мне ни за что не стыдно. Хотя чувство вины есть – братьев не сберег. Их обоих в начале войны прямо из детдома отправили в военное училище, потом разбросали по фронтам. Младший пропал в самом начале сорок второго. И даже после войны меня пару раз по этому поводу допрашивали – есть ли у меня какая-либо информация о нем… Потому что была версия, что он попал в плен, бежал и живет то ли в Северной, то ли в Южной Америке. И я по этому поводу даже мечтал: Советский Союз рано или поздно рухнет (не может такое рабство вечно существовать), меня освободят, и я обязательно отсюда уеду к брату. Отдохну на берегу теплого океана и вернусь умирать на Кавказ, в родную Чечню, в мои горы. Однако в 1971 году пришло послание: во время раскопок под Киевом нашли могилу, а там в пустой гильзе – записка: «Брату Зебе Дадуеву от ст. лейтенанта Дадуева…».

– Как я плакал, – сказал Зеба, у него и сейчас слезы потекли. – Я так надеялся, что он живой и наш род не иссякнет. Я даже не пытался его искать, боясь ему навредить. А его, оказывается, уже давно нет: он дотлел в безымянной могиле.

…Мы просидели с Зебой почти всю ночь. Егор привез доктора, и последний настаивал, что земляку моему надо в больницу. Но Зеба категорически отказался – у него важный гость, чеченец! Было очень поздно, Зеба явно устал, и мне кажется, он хотел еще что-то важное рассказать, но тут я задал вопрос:

– А что стало со вторым братом?

Он еще более погрустнел, опустил голову:

– Пошел по моим стопам… Давай спать. Я устал, и тебе утром возвращаться.

На следующий день Зеба лично взялся провожать меня до пристани. Здесь летом только река обеспечивает связь с внешним миром, и поэтому много людей. И я ни до, ни после в жизни не видел такого внимания и уважения, как там – к Зебе.

– Здравствуйте, Зеба!

– Как ваше здоровье?

– Берегите себя, – говорили ему все. И капитан баржи с палубы приветствовал его, приказал дать сигнал в его честь. Зеба, прощаясь, очень крепко обнял меня: