Низко кланяясь, провожала управа,Лошадь рванула — сойти с ума,Налево — лабазы его, а направо —Им же построенные дома.А сбоку саней медленно едет,Снегом и ветром обдавая на миг,Весь мир, разбитый на «де́бет» и «кре́дит»,Занесенный в рубрики бухгалтерских книг.Купола церквей — как пробки графинов.Зело выдыхается это вино.Кладбище в жимолости и рябинах:Здесь-де покоиться суждено.Годы легли по откосам чалым,Как козырные тузы крестей.Души загубленных по отваламИзредка встанут во мгле ночей.Души всех тех, кто погиб в юродстве(Вниз пригибаются плечи их),Тяжбы в старинных судах сиротских,Торжище ярмарок площадных.Сядет обедать — уха стерляжья.Скучно идет с коньяком обед.Сын-гимназист, бормоча, расскажет:«Жил-де на севере людоед».Покажется сразу: пельмени — уши,Злобно мигают глаза сельдей,В черном рассоле коптятся душиВсех позагубленных им людей.В комнату бросится прямо с инеюИ поясные поклоны бьет.Ветер уходит в Китай да в Индию,Неопалимой тропарь поет.Церковь построит, на бедных тысячу,Но не оставит сего в тиши,Толстый бухгалтер на счетах вычислитЦену спасенья его души.Деньги дарит он теперь, раздобрясь.Надобно всё ж искупить добромТрупы шахтеров и брата образ.(За ассигнации. Топором.)Так бы и жил, да нежданно выплыл,Всех сотрапёзников веселя,Купчик из Питера — голос сиплый,В кожаной сумочке векселя.Месяц прошел, — прииска ему продал,Тихо заплакал: «Что ж, володей»,Но следом за купчиком шла породаСовсем непонятных, чужих людей.Никто из них не ел струганину,Они и не знали, как водку пьют,Когда баргузин вдруг ударит в спинуИ дымный мороз невозбранно лют.Они аккуратно носили фраки,Души свои не трясли до дон,Вовек никому не кричали: «враки»,А всё по-французски: «pardon, pardon».Их имя со страху едва лепечется,Топырясь, идут упыри-года,И стало подвластно им всё купечество,Процентом напуганы города.1933