Стихотворения и поэмы

Хруст снега. Гром колоколов, как орудийные раскаты

Идут саперы, и стрелки,

И пушкари, и казаки.

Идут толпой, идут не в ногу, спешат, бегут через доро

г

'

И тени их, мелькнув в окне, скользнув по каменной стен

Напоминают о войне.

Тогда, почувствовав тревогу,

Кричит хозяйка:

"Увенькай!

Скорее шубу мне подай:

Пойду и я молиться богу!"

Она готова в путь. Но вдруг во все окошки слышен стук.

"Хозяйка дома, казачок?"

Влетают девы на порог

И, не снимая шубок даже, лишь распахнув их на груди,

Бегут к полковнице:

"Куда же идти ты хочешь? Погоди!

Из Петербурга весть пришла!.."

…Вотще звонят колокола.

Великопостные напевы вотще в соборе тянет хор.

Теперь уж не поспеть в собор…

Взволнованно щебечут девы:

"Он был курчавый, как араб!"

— "Он был ревнив. Поэты пылки!"

— "Его убить давно пора б!"

— "Он яд развел в своей чернилке!"

— "На грех вернулся он из ссылки!"

— "Он неискусный был стрелок!"

— "Ну, вот! Палил он даже сидя!"

— "Ах, как ужасно!"

— "Некролог прочтете в "Русском инвалиде""

^[534]

.

И долго девы лепетали про Николя, про Натали

^[535]

.

Но наконец они ушли. И стало пусто в темном зале.

И снова вьюжный вечер длится. Одна полковница томится.

Столица! Шумная столица!

В кавалергарда

^[536]

на балу

Эрот пустил свою стрелу.

Ну что ж! Дуэль! Извольте биться,

Коль захотелось вам влюбиться.

А здесь? От мужа не добиться,

Чтоб приласкал. Здесь счастье снится.

Что делать? Плакаться, молиться,

Рычать, как лютая волчица?

В опочивальне на полу на волчью шкуру опуститься

И в мех коленьями зарыться и лбом о волчий череп биться

Перед иконами в углу?

Какая жалкая судьба!

Зовёт полковница раба:

"Эй, Увенькайка! На дуэли, ты слышал, Пушкин твой убит?

Предерзок этот был пиит. Его остроты надоели!"

Раб Увенькай в дверях стоит.

"Ты слышал — Пушкин твой убит?

Да. Он убит. А ты, калбит

^[537]

, сегодня мною будешь бит.

Рассказывай, о чем ты шептался на казачьем базаре со своим Садвокаской?"

6

Он, окровавлен, бос и наг, был выброшен на солончак.

Соль проникала в поры, жглась. Всё тело облепила грязь.

А ноги связывал аркан.

Так присудил кокандский хан —

Чтоб был мучительно казнен с поличным пойманный шпион.

Кончалась служба толмача.

Он задыхался. Саранча вокруг носилась, стрекоча и крылышками щекоча

Ему лицо. Томился он.

И вдруг он понял — это сон,

Бред, вздор, предутренний кошмар.

Здесь не Коканд, здесь не Кашгар —

Он в Омске.

Свешиваясь с печи,

Томит иссеченные плечи овечья шуба горяча.

И тараканы, шеборча, бегут от первого луча,

Проникшего через оконце.

Неяркое, но всё же солнце

В окошко светит, трепеща.

В халате и без шаровар из спальни вышел злой хозяин.

Он в ссоре, видно, с Айналаин.

"Эй, Увенькай, ставь самовар!"

Раб выскочил из-под овчин. Раб быстро наколол лучин.

Проворен раб. Всему учен.

Вот самоварчик вскипячен.

"Извольте пить, пока горяч".

— "Подай-ка, кстати, сухарей".

Всё выполнено.

Из дверей толмач выходит поскорей.

7

Толмач выходит поскорей, по снежной улице идет.

Вдруг видит: у штабных ворот толпа веселых писарей

Они тяжелый ящик через ворота тащат,

А сзади в шубе волчьей чиновник злой и желчный

Бежит, крича тревожно:

"Эй! Легче! Осторожно!

На снег углом не опускай!"

…Промолвил тихо Увенькай:

"Что тащите вы, писаря?"

— "Подарок от государя".

— "Какой?"

— "А видишь ли, убит

один столичный житель,

Пиит, что всюду знаменит,

Прекрасный сочинитель.

И некого печатать там,

И потому отправлен к нам

Печатный новенький станок!

Понятно ли тебе, сынок?"

Хитро злословят писаря, между собою говоря:

"Ах, как я рад! Доволен ты?"

— "Уж отдохну теперь я!"

— "Гусиные до темноты

Скрипеть не будут перья,—

Циркуляры, формуляры, постановленья, уведомленья, приказы, указы —

Всё на станке теперь будем печатать!"

Полковник допивает чай.

"Чего ты хочешь, Увенькай! Скажи скорее. Я спешу!"

— "Я вас о милости прошу".

— "Какую милость просишь ты?"

— "Хочу я изучить шрифты.

Я с русской грамотой знаком, с арабской грамотой знаком, с китайской грамотой знаком.

Хочу работать за станком,

Печатанье мне любо книг".

— "Добро придумал, баловник!

Что ж! После школы каждый день в печатню будешь ты ходить.

Учись, когда тебе не лень. Я разрешаю. Так и быть!

Позови ко мне правителя канцелярии —

Я отдам распоряжение, чтоб не забыть!"

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

"Работы много, друг, у нас,— сказал правитель канцелярский.—

Перепечатай сотню раз правительственный указ,

Да пожирней, указ-то царский!

И губернаторский приказ. Вон тот:

"Бий-Чоп с ордой дикарской в степи ворует атбасарской…""

— "Так точно. Слушаю я вас!"

Чиновник, кашляя, ворча, всё ходит возле толмача.

"Ты молод. Потрудись и ночью.

А я устал. Вздремнуть не прочь я".

И вот ушел.

Чадит свеча, и мышь, за шкапом шеборча,

Грызет бумаги грязной клочья.

Тоска. Работа без конца. Но пальцы гибки, руки ловки.

Хватают цепко за головки тяжелых литер из свинца.

Текст, подписи и заголовки.

Итак: "Мы, милостию божьей". Приступим к делу. Дальше как?

Вот, на мыслете непохожий, попался в руки легкий знак.

Рцы

^[538]

. Рцы и надо! Эти строки с рцы начаты. Звучали так:

"Редел на небе мрак глубокой…"

^[539]

Ну да! Редел на небе мрак…

"О, Пушкин! Ночь еще темна. Еще темна над степью ночь.

Есть баба в крепости одна. Полковница, собачья дочь.