Стихотворения и поэмы

А подают им девы роковые,

Подробно не опишешь — каковые;

Они имеют, дочери России,

Глаза гиперборейски-голубые

И волосы уральски-золотые —

Те девы мангазейски-пресвятые,

Те девы — Евы, чрева королевы.

Я не забуду, как перед печами

Уху они готовили ночами,

Чтоб стерлядь и на блюде вся дрожала б

И на несвежесть не было бы жалоб…

У сумрачных границ Гипербореи,

Близ гавани, где парусников реи,

Одетые тяжелыми холстами,

Среди тумана кажутся крестами

И иногда — грозящими перстами

У сумрачных границ Гипербореи.

Но посмотри!

Какие перемены

Вершатся в мире древней снежной пены,

Какое нынче озаряет пламя

Кают и рубок стонущие стены.

Послушай:

С городскими колоколами

Перекликается под куполами

Чей голос?

Чей голос?

То не льдина раскололась.

Не снег скрипит,

Не стонет санный полоз,

То не из трюмов, темных и огромных,

Стремительные хлюпают насосы,

То не гуденье стрел грузоподъемных,

Что мечутся над палубами, косы,

Под дробный хохот ржавых кабестанов

^[69]

.

Но что это?

Спроси у капитанов.

Ответ их прост:

Отныне и навеки

Мы приобщили

К миру

Эту область —

Гиперборею, чьи волшебны реки.

В стране зимы

Жива лишь наша доблесть!

(1946)

"Еще черны и ус, и бровь…"^{71}

Еще черны и ус, и бровь,

Еще танцует, приседая,

Еще толкует про любовь,

К руке губами припадая.

"Еще толкует про любовь,

К руке губами припадая?"

— "Да, да! Его седая кровь

Еще клокочет, оседая!

Ни в чем ему не прекословь!

Он завтра сам поймет, рыдая,

Что у него не только кровь,

Не только кровь уже седая…"

Смотри, он пляшет, приседая!

(1946)

Переправа^{72}

Туман. Река. Клубятся облака.

Я жду. И вместе ждут у переправы

Охотники, солдаты, гуртоправы,

Врачи, крестьяне… Всех томит тоска.

Толкуют, что сюда не для забавы

Пришли. И переправа не легка.

И вообще дорога далека…

Так говорят. И я в ответ:

"Вы правы!"

Тут кто-то вдруг: "Паром! Паром!" — кричит.

А изо мглы не эхо ли звучит:

"Харон

^[70]

! Харон!"

Я слышу это имя.

Вот перевозчик. Медленно гребет.

Приткнулась лодка. Кинулся народ.

И на борт я вступаю вслед за ними.

Мой правый берег, навсегда прости!

К твоим низинам не вернусь песчаным.

Вздымай, река, стремительно кати

Крутые гребни в сумраке туманном!

Но поведенье кажется мне странным

Гребца.

"Ты трезв?"

Молчит.

"Устал грести?"

Устал.

А в лодке душ до тридцати.

"Пусти на весла! Говорю, пусти! Пусти, проклятый!"

И, в бессилье пьяном,

Тут впрямь от весел отвалился он,

И ветер веет пепел с небосклона,

И на меня глядят со всех сторон

Все тридцать душ тревожно, напряженно.

А я неторопливо, монотонно

Гребу во мрак.

Меня зовут Харон!

И всё понятно.

Над водой встают дебаркадеры, статуи и зданья.

Всех городов я вижу очертанья,

Где находил когда-то я приют.

Я позабыл оставленный уют,

На деловые не пойду свиданья,

И той, что любит, слышу я рыданья.

Нет, я не тут!

Харон меня зовут!

"Харон! Харон!" — кричат на берегу.

Напрасный зов!

Не превознемогу

Стремительность подводного теченья.

И вёсел всё медлительней размах.

Ведь всё равно за Стиксом

^[71]

на холмах

Все встретимся мы там без исключенья!

Так я решил.

И левый берег, крут,

Вдруг встал из мглы.

И веет с этой суши

Горячим ветром.

Трепещите, души!

Суд ждет вас здесь. Последний, Страшный суд!

Но почему такое равнодушье?

Не мечутся, не плачут, не клянут,

А слышу я:

"Причаливай вот тут!"

— "Да нет, не тут, а здесь вот, где посуше!"

— "Неужто вы не видите мостков!"

Эреб

^[72]

! Эреб! Так вот ты есть каков!

Чу! Звон подков. Гудки грузовиков.

И лодочник, во всю орущий глотку,

Чтоб услыхал бы весь загробный мир:

"Озорничал вот этот пассажир!

Сам, видно, пьяный. Всполошил всю лодку!"

(1946)

Первый снег^{73}

Ушел он рано вечером,

Сказал:

"Не жди. Дела…"

Шел первый снег.

И улица

Была белым-бела.

В киоске он у девушки

Спросил стакан вина.

"Дела…— твердил он мысленно,—

И не моя вина".

Но позвонил он с площади:

"Ты спишь?"

— "Нет, я не сплю".

— "Не спишь? А что ты делаешь?"

Ответила:

"Люблю!"

…Вернулся поздно утром он,

В двенадцатом часу,

И озирался в комнате,

Как будто бы в лесу.

В лесу, где ветви черные

И черные стволы,

И все портьеры черные,

И черные углы,

И кресла черно-бурые,

Толпясь, молчат вокруг…

Она склонила голову,

И он увидел вдруг:

Быть может, и сама еще

Она не хочет знать,

Откуда в теплом золоте

Взялась такая прядь!

Он тронул это милое

Теперь ему навек

И понял,

Чьим он золотом

Платил за свой ночлег.

Она спросила:

"Что это?"

Сказал он:

"Первый снег!"

1946

Слон^{74}

Вот видишь:

Он —

Слон.

Беспокойно трубя,

Из хобота он

Поливает себя.

На небе нет туч,

И бетон раскален.

Водою, могуч,

Обливается слон.

И так она плещет, вода, холодна,

Что радуга блещет под брюхом слона.

Встает она в ливне дугой золотой,

Сияет на бивне, дрожит под пятой.

Но вот водоем почему-то стал пуст,

Послышался гравия тягостный хруст.

И прочь из бассейна кидается слон,

На холм земляной поднимается он.

И, эту иссохшую бездну топча,

Трубит и подземного ищет ключа,

Который от жажды мгновенно спасет.

Ты видишь —

Он хоботом землю сосет!

И, фыркнув, он пылью обсыпался вдруг,

И пылью весь мир напитался вокруг,

Чтоб, вырвана с корнем, летела трава,

И с ближних кустов повалилась листва,

И пылью покрылась твоя голова.

Ты пыль отряхнула, сказав:

"Не беда!.."

Шипела газированная вода,