Стихотворения, поэмы, трагедия

Сбираешь умилений светлых дань,

Росу любви, в кристаллы горних лилий

И сердцу шепчешь: «Угаси пожар!

Довольно полдни жадный дол палили...»

И силой девственных и тихих чар

Мне весть поет твой взор золото-карий

О тронах ангельских и новой твари.

8

 Держа в руке свой пламенник опасный,

Зачем, дрожа, ты крадешься, Психея, —

Мой лик узнать? Запрет нарушить смея,

Несешь в опочивальню свет напрасный?

Желаньем и сомнением болея,

Почто не веришь сердца вести ясной, —

Лампаде тусклой веришь? Бог прекрасный —

Я пред тобой, и не похож на змея.

Но светлого единый миг супруга

Ты видела... Отныне страстью жадной

Пронзенная с неведомою силой,

Скитаться будешь по земле немилой,

Перстами заградив елей лампадный

И близкого в разлуке клича друга.

9

Есть мощный звук: немолчною волной

В нем море Воли мается, вздымая

Из мутной мглы всё, что — Мара и Майя

И в маревах мерцает нам — Женой.

Уст матерних в нем музыка немая,

Обманный мир, мечтаний мир ночной...

Есть звук иной: в нем вир над глубиной

Клокочет, волн гортани разжимая.

Два звука в Имя сочетать умей;

Нырни в пурпурный вир пучины южной,

Где в раковине дремлет день жемчужный;

Жемчужину схватить рукою смей —

И пред тобой, светясь, как Амфитрита,

В морях горит — Сирена Маргарита.

10{*}

Ad Lydiam^[1]

Что в имени твоем пьянит? Игра ль

Лидийских флейт разымчивых и лики

Плясуний-дев? Веселий жадных клики —

Иль в неге возрыдавшая печаль?

Не солнц ли, солнц недвижных сердцу жаль?

И не затем ли так узывно дики

Тимпан и систр, чтоб заглушить улики

Колеблемой любви в ночную даль?..

И светочи полнощные колышут

Полохом пламени родные сны,

И волны тканей теплой миррой дышат...

А из окрестной горной тишины

Глядят созвездий беспристрастных очи,

Свидетели и судьи страстной ночи.

11{*}

Как в буре мусикийский гул гандарв,

Как звон струны в безмолвьи полнолуний,

Как в вешнем плеске клик лесных вещуний

Иль гарпий свист в летейской зыби ларв, —

Мне Память вдруг, одной из стрел-летуний

Дух пронизав уклончивей, чем Парф,

Разящий в бегстве, — крутолуких арф

Домчит бряцанье и, под систр плясуний,

Псалмодий стон, — когда твой юный лик,

Двоясь волшебным отсветом эонов,

Мерцает так священственно-велик,

Как будто златокрылый Ра пилонов

Был пестун твой и пред царевной ник

Челом народ бессмертных фараонов.

12{*}

Клан пращуров твоих взрастил Тибет,

Твердыня тайн и пустынь чар индийских,

И на челе покорном — солнц буддийских

Напечатлел смиренномудрый свет.

Но ты древней, чем ветхий их завет, —

Я зрел тебя, средь оргий мусикийских,

Подъемлющей, в толпе рабынь нубийских,

Навстречу Ра лилеи нильской цвет.

Пяти веков не отлетели сны,

Как, деву-отрока, тебя на пире

Лобзал я в танце легкой той Весны,

Что пел Лоренцо на тосканской лире:

Был на тебе сафиром осиян,

В кольчуге золотых волос, тюрбан.

13

В слиянных снах, смыкая тело с телом,

Нам сладко реять в смутных глубинах

Эфирных бездн иль на речных волнах,

Как пена, плыть под небом потемнелым.

То жаворонком в горних быстринах,

То ласточкой по мглам отяжелелым —

Двоих Эрот к неведомым пределам

На окрыленных носит раменах...

Однажды въяве Музой ясноликой

Ты тела вес воздушный оперла

Мне на ладонь: с кичливостью великой

Эрот мне клекчет клекотом орла:

«Я в руку дал тебе державной Никой —

Ее, чьи в небе — легких два крыла!»

14

Разлукой рок дохнул. Мой алоцвет

В твоих перстах осыпал, умирая,

Свой рдяный венчик. Но иного рая

В горящем сердце солнечный обет

Цвел на стебле. Так золотой рассвет

Выводит день, багрянец поборая.

Мы розе причащались, подбирая

Мед лепестков, и горестных примет

Предотвращали темную угрозу —

Паломники, Любовь, путей твоих —

И ели набожно живую розу...

Так ты ушла. И в сумерках моих —

Прощальный дар, — томительно белея,

Благоухает бледная лилея.

15{*}

Когда уста твои меня призвали

Вожатым быть чрез дебрь, где нет дорог,

И поцелуй мне стигмы в руку вжег, —

Ты помнишь лик страстной моей печали...

Я больше мочь посмел, чем сметь я мог...

Вдруг ожили свирельной песнью дали;

О гроздиях нам птицы щебетали;

Нам спутником предстал крылатый бог.

И след его по сумрачному лесу

Тропою был, куда, на тайный свет,

Меня стремил священный мой обет.

Так он, подобный душ вождю, Гермесу, —

Где нет путей и где распутий нет, —

Нам за завесой раздвигал завесу.

16{*}

Единую из золотых завес

Ты подняла пред восхищенным взглядом,

О Ночь-садовница! и щедрым садом

Раздвинула блужданий зыбкий лес.

Так, странствуя из рая в рай чудес,

Дивится дух нечаянным отрадам,

Как я хмелен янтарным виноградом

И гласом птиц, поющих: «Ты воскрес».

Эрот с небес, как огнеокий кречет,

Упал в их сонм, что сладко так певуч;

Жар-птицы перья треплет он и мечет.

Одно перо я поднял: в золот ключ

Оно в руке волшебно обернулось...

И чья-то дверь послушно отомкнулась.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ{*}

канцоны и сонеты, посвященные имени Лидии Димитриевны Зиновьевой-Аннибал

(† 17 октября 1907 г.)

Breve aevum separatum,

Longum aevum coniugatum

In honorem Domini.