Без надписей, в прозрачной коробке. (Как сказали бы на «Пикабу», «Аж олд скулы свело!»: Вера давненько не брала в руки CD – всё давно на флэшках да в «облаке».)
…
В последние месяц-два её начала подмучивать бессонница. Зима, впрочем, и так – не самое любимое время года, однако – это не дело. Что за ерунда – спать по четыре-пять часов?! Ничего после этого хорошего не выходило: и работа начала слишком утомлять (а ведь – не мешки таскала), и выезжать «в свет» стало напряжно, и у себя видеть гостей – влом, а уж самой – к кому-нибудь в гости – и вовсе никаких сил.
«Не провалились, так опухли», – тупо пробормотала она, глядя в глаза зеркалу. Тоже –
зелёные. Тоже – никакие.
Это было произнесено после четырнадцатичасового сна с пятницы на почти воскресенье. И – после рабочей недели, ежесуточный сон которой опять же не превышал пяти часов.
Казалось, Вера не лежала в своей постели, а впиталась в ортопедический суперматрас.
Пыталась встать раньше, просыпаясь, вязко выныривая из толщи дурного – без сновидений, значит, бесполезного («IMAX не завезли? – Механика на мыло!») сна. И не могла. Валилась обратно на подушки, мимо них, под них, под тахту, под ковёр, под дом, под землю – будто не было для неё вообще никакого дна.
–
Чёртова баба!«Это же – травки-травки, всё – экологически чистейшее, наш журнал (шур-шур-шур,
перелистнула) – ах, вот наш президент: правда, какой молодой и милый? Да, добываются они в Альпах, в Непале, в диких амазонках
Потом уж, выйдя на улицу, прочла название и сообразила: ну да, точно! «Рю де ля Пэ» – из воспоминаний всем известного пациента профессора Преображенского, а если по буквам, то лекарство это называлось «пакс», баба так и произносила.
Утром и вечером.
Запить водой.
(Заесть едой.)
И вот теперь пошли уж вторые сутки, как невинно-зелёная капсулка безнаказанно вынула
из нее позвоночник, тихо, но непререкаемо отключила мозг
Она всё-таки вставала и ходила, ходила, ходила ломаными кривыми по своей небольшой, хоть и трёхкомнатной, квартирке. А больше – сидела тупо, как забытый кем-то тряпичный манекен, причем, забытый в каком-то совершенно для манекенов не приспособленном месте: на ресепшене или за кассой бодрого магазина.
Смотрела в окно.
Серость внешняя – дополнительная к сегодняшней внутренней – заползала и через стекло.
Слонялась.
А жёлтый Жозефов диск не просто манил и звал: он нагло тянул, прямо за руки и за ноги, подтаскивая за ними и мысли с душой, к ноутбуку и почти неиспользуемому дисководу.
– Чёрт возьми! Чёрт-чёрт-чёрт! Всё! Я терпела, честно терпела почти неделю. Я пыталась, и у меня получалось. А теперь – всё. Пора. Плевать, что там записано, хоть кило вирусов! – И решительно (насколько это возможно, находясь в непослушном теле) села к компьютеру. И телефон наконец включила.
Чмок! – дисковод плавно заглотил диск.
И показалась единственная на нём папка с названием «0.txt».
Стала открывать – затрезвонил телефон.
–
Веруня, привет!–
М.–
Спишь?–
М-м-м.–
Ой, я не вовремя?–
Мн-ы-ы-ы…–
Прости-прости, не хотела помешать, – голос Серафимы торопливо извинялся. – А что тытелефон-то не отрубаешь, когда спишь и… вообще?
–
Что «вообще»? Куда вообще? Где мне тут вообще найти кусок отдыха?!Пауза.
–
…Ну и? Что ты там замолчала, Серафима?–
Да вот, слушаю. Наслаждаюсь даже, можно сказать!–
Это чем же? – съязвила Вера.–
Да тем, что наконец-то человек продемонстрировал другому человеку свое право напрайваси.
–
На что?–
Английское privacy означает наличие сугубого личного пространства индивидуума. Атакже – ненарушение. Например, его свободного времени (ежели оно не занято вознёй с расчленёнкой), его корреспонденции (коли из письма не тикает слишком отчетливо), его телефонных разговоров (буде он – не специальный и весьма тайный агент), и всего остального прочего, которое
– Ха-ха-ха! Так тебе и надо, нарушительница. – Вера сразу простила звонок не ко времени, а сердиться на Симочку дольше пяти минут было невозможно: оптимистка хренова, всё равно рассмешит, а там и про любую обиду забудешь. – Ну, а чего звонишь-то?
–
Так вот, прайваси нарушаю.