Сто оттенков Веры

Однако Вера в какой-то момент уловила её пристальный взгляд: в сторону маленького импровизированного танцпола, куда отошел ровесник ее, и тоже интересный, который только что подходил к её ручке с поцелуем – а вот уже топтался там, однозначно обнимая брызжущую юностью шатеночку.

Фраза дамы пресеклась. Глаза мгновенно – будто их ловко долил услужливый официант из тутошних, – наполнились смесью грусти, понимания и слабого протеста.

– Я – постмодерн.

– Простите?..

– Все видят во мне только цитаты из меня, уже когда-то бывшей.

Вера поняла, что отвечать не надо.

– Виден мой опыт. Мое понимание. Моя неоднозначность. Мой возраст… А она, – дама

повела взглядом в сторону танцующей девушки, – она кажется первоисточником. Одна из моих ровесниц сказала как-то – с таким надрывом, что мне даже неловко за неё стало: «Всё, милая, скоро нам останется лишь по стеночке стоять, глядя, как уводят молодых красоток, и не иметь ни малейшей возможности хоть как-то повлиять на эту ситуацию». Нет-нет, – она поняла выражение лица Веры, – только не надо жалеть меня и всех нас, «дам базальтового возраста», как я это называю! Да, крепость наша (как в градусе, так и в терпении) бесспорна, не правда ли? – Вопрос был риторическим. – Но замковый камешек здания третьей половины женской жизни вовсе не в этом.

–  Третьей?

–  Ну, так говорят: это возраст, называемый «Как вы сегодня чудесно выглядите!». Итак,

закон природы. Кстати, вы знаете, что женщина как самка перестаёт быть привлекательной для мужчины как самца, когда перестаёт быть фертильной? Банально: прекратить, наконец, пахнуть довольно мерзкими, согласитесь, выделениями регул и вздохнуть с облегчением, что не надо больше бояться залёта! Но немногим, к сожалению, пока видна и ясна «эпоха новой искренности», провозглашённая тем самым Воденниковым, о котором мы с вами только что говорили. Возвращаясь к началу моей тирады, отмечу, что немногие хотят увидеть в нас не только ту сакраментальную (не догадываясь, что она еще и сакральна) «прожжённость». Да попросту – это понимание, которого мужчины боятся и потому избегают. А прибавьте-ка к нему еще и то, что осталось почти неизменным, и только улучшилось, проварившись – пусть так, кулинарно! – в этом опыте. Та же самая откровенность лишилась наивной глуповатости. Свежесть восприятия приобрела глубину и возможность сразу уцепить суть. Доброта перестала быть бесхребетностью, а радость – всегда готовой кукольной реакцией на всё! – Дама, переводя дыхание, отпила маленький глоток вина.

Вера при этом заметила, как опущены – и уже навсегда – уголки ее вполне еще сочных губ.

– Итак, если вы еще не устали, – Вера энергично замотала головой: «Продолжайте!», – то

могу сказать вам вот что. Именно обновленная или даже новейшая искренность – это то, что может дать этим мужчинам если не гарантию, то хотя бы возможность жить в согласии не только с двадцатилетними цепкими крошками, которые высосут из них всё, что только возможно и выкинут, но и с собой – и с нами, ровесницами. Существует же ступень, взойдя на которую, можно перестать бояться и от этого ненавидеть друг друга! Ненавидеть – и всё более отдаляться. Отдаляться, всё глубже увязая в непризнаниях, и всё яснее видеть и понимать: это – не удалось, то – упущено, а с ними – больше уже не по пути.

Дама замолчала.

Выдохнула.

Лицо её разгладилось.

Искренняя улыбка благополучно вычла лет десять из её возраста.

– Ну что, не расстроила я вас? – Дама пытливо всмотрелась в Верино лицо. – Не принимайте слишком к сердцу, вам еще далеко до этих частностей и честностей. Однако, – и она быстро стрельнула взглядом за плечо Веры, к двери, – за мной уже пришли. Одно только хочу сказать вам, моя милая, а вы запомните это.

Вера вся подобралась, как на уроке химии: не понимаешь, так будь предельно внимательна, возможно, всё откроется твоему терпению?

– Вы даже не подозреваете, насколько огромный сектор не совсем… – дама чуть замялась, – как бы вам сказать… не совсем привычных потребностей, стремлений и мечтаний людей в данный момент остаётся малодоступным не только для обработки, применения и удовлетворения, но даже – просто для понимания! И это – весьма интересная тема, – выделила она интонацией последнее слово.

Лицо её стало лукавым, а Верино – слегка вытянулось в немом вопросе.

– Однако, мне пора. Очень было приятно пообщаться с вами, Верочка! Не сиди я с вами рядом, вечер просто бы не состоялся, – и благодарно коснувшись Вериного запястья, не дожидаясь ответного комплимента, она встала и пошла к выходу.

У двери стоял и улыбался двадцатипятилетний (никак не старше), яркой красоты, русоволосый молодой человек. Естественно загорелый (по зиме – только горные лыжи или Тай), одетый в светло-серый костюм, рубашку цвета запёкшейся крови и жемчужного оттенка мокасины. Сияющими глазами он смотрел, как дама неторопливо приближается к нему.

Его левая рука бережно держала крупный белый ирис с изысканно вывернутыми шоколадного цвета внутренними лепестками.

…

А еще раньше, до этого всего – было ещё и такое вот.