Сто оттенков Веры

Ладно – на таком вот, не очень близком и не слишком важном уровне. Но когда одна, вторая, третья маленькие и, кажется, столь невинные уловки, накапливаясь, дают непригодный для пары «уловщиков» перенасыщенный раствор густо-солёной лжи, этим же… нельзя питаться!

Точно в той же степени – будто в зеркало гляделась – стало для нее самой невозможным плодить и множить арсенал уловок. Стоило ей заметить, что на них элементарно ловятся и ведутся, интерес тотчас же пропадал. Иногда хотелось взять за руку, отвести в сторону и терпеливо обрисовать весь путь взаимных уловок. Путь простой: «Я делаю это, ты реагируешь так, не так? – значит – вот так, дальше – идём вот туда и вот за этим. – Что? не туда? – тогда вот сюда: а третье дано не нам, не здесь, не в этой малокайфовой лайфе. Но ты будешь говорить, что я всё выдумываю, и мысли твои идут в другую сторону? – так покажи её мне, это сторону, дай же мне насладиться её другостью и твоей оригинальностью. Сэпрайзд ми!».

Уловки и повторы.

Повторы уловок.

Повторения, с пропуском первых повторов и внесением тех, которые будут повторены уже через час или день. Целые ритуалы из уловок – по принципу «Я-знаю-что-ты-знаешь-что-я-знаю-что…», обставленные обеими сторонами так, чтобы иметь формальное право разрешить себе то, что иначе, при других условиях, не сможешь или не дашь себе права разрешить.

Стало тошно.

Причем, физически: как на карусели, на которую тебя заталкивают и заставляют крутиться вопреки твоему желанию.

Вера честно пыталась вырваться за плотные обручи уловок, только кажущихся естественными, незаметными, почти эфемерными: неосторожные звуки слов, мгновенно сходящие с лиц выражения – и та, потрясающая все и всяческие представления об искренности, смена всего, когда случалось невольно услышать или заметить тех (говорящих или делающих), кто не заметил в тот момент её присутствия. А наблюдение за наблюдающим?! – отдельная роскошь, что открывает титанические бездны неискренности сделанного или произнесённого ранее.

Попробовала было вообще не доверять, чего уж проще: но последовавшее за этим понятие «проверять» огревало по сознанию полной своей неприемлемостью.

Сунулась в обратную сторону, наплевательскую: но ненадолго хватило равнодушия и собственной неоткровенности – в отношениях с теми, с кем спокойно можно было бы их и не поддерживать.

Упомянутое болотце быстро теряло суффикс, демонстрируя необратимую глубину топи. Она тем более была неприятна, что осознавалась полностью и просчитывалась влёт: от первого взгляда и до последнего стука закрываемой двери или перспективного плана собственной удаляющейся спины.

Возник как-то раз, случайно-виртуально, вполне достойный мальчик Костик. Из Москвы: «Съезжу, Аглаю с Никиткой увижу – всё польза, если что…»

На год младше Веры, светленький, вьющийся, печальноглазый, и «матовый», как она таких называла: с идеальной кожей неописуемого, ангельского оттенка.

Он так был смел и оригинален – в чате, а после в долгих (спасибо, WhatsApp!) разговорах, так порывист – в желании скорой-скорой (привет, «Сапсан»!) встречи, так расцвёл на Ленинградском вокзале, встречая её с цветами. Так взвивались его кудряшки, и очки, и улыбка, и сам он – весь одетый во всё тоже светлое. Так – всем голосом, и взглядом, и телом, и походкой – был рядом, вместе, вплотную, без условностей, без уловок, наконец-то.

«Так… так… так…», – как сказал «пулемётчик», которым он, собственно, и оказался.

Пулеметные очереди длинных разговоров в форме монолога.

Политика, политика, политика – бог ты мой!

Но – уловись же, милая, в эти сети: я умный, я редкий, я не-такой-как-все, а ты – у меня, здесь, со мной, значит – и ты-тоже-не-такая-как-все…

(Вера вздохнула, но теперь легко – ой, не так, как тогда вздыхала!)

…

– Су… суро… сур-р-рово! – он тяжело дышал. Узкая грудная клетка и плечики судорожно двигались, не справляясь с притоком загустевшего воздуха. Овальное родимое пятно с фасолину величиной – на левой стороне его шеи – ритмично пульсировало в такт дыханию, топорщась несколькими растущими из сморщенной коричневой поверхности волосками. Обеими совершенно мокрыми от пота ладонями он схватился за Верину безвольно повисшую правую руку и испустил финальное. Щёлкнул тумблер. Всё погасло.

Наконец, стали возвращаться какие-то внешние звуки и запахи: будто бы шаги и приглушенный смех, тонкий звон стекла, чьё-то покашливание, слабое дуновение аромата: кажется, кажется, Sole di Positano от Tom Ford. Дорожка лишилась освещения. Они были в боулинге. Их время закончилось…

– А ты знаешь, – Вера чуть-чуть подержала на языке паузу. – Ты знаешь, зачем человек живёт?

– За… зачем?.. – Тон заинтересованно-испуганного ребенка, даже глаза растопырил. И очки,

криво сползшие на щеку, поправил. И обветренные губы приоткрыл.

– Чтобы стать Достижимым.

– Господи… Кто это?! – изумился Костик.

– А это, видишь ли, тот, к кому всегда и практически напрямую может обратиться душа

каждого из ушедших.

– Куда, – тупо, – ушедших?

– Это – другой вопрос. Это – не ко мне, милый.

– Ну и?..