Сто сорок писем Василия Белова

В.Ч.: Василий Иванович – величина, не застывшая в своем развитии. Я обращаю внимание, что в годы появления «Привычного дела», «Плотницких рассказов», «Бухтин вологодских» ценили их больше всего, как правило, за искусство сказа, за имитацию простой народной речи. Но ведь не только это и там было! Он обостренно чувствовал, что его крестьянская Атлантида – под угрозой.

В.К.: Ощущение нависшей злой силы?

В.Ч.:Да, именно так. Это сила несогласия, сила разрушения. Лад – нечто созидательное, а силы разрушения не признают его. Не обладая чувством Родины, они не терпят этого чувства и у других.

В.К.: Сегодня мы это особенно чувствуем! Ну хотя бы в музыке, в дергающихся танцах… А я помню письмо, подписанное Василием Беловым, Юрием Бондаревым и Валентином Распутиным и опубликованное в «Правде». Где-то еще на заре так называемой перестройки. Тревожное письмо об этой музыке, об эстраде. И какое злобное неприятие оно тогда вызвало кое у кого.

В.Ч.: Русская песня – это была песня-судьба, душу высказывала она.

В.К.: Это продолжила затем и советская песня. В лучших ее образцах.

В.Ч.: Фатьяновские песни, изумительные песни на слова Исаковского… А чем сейчас наполняют страну под видом песни, это было, конечно, Белову и тогда глубоко неприятно. Он активно выступил против этого…

В романе «Все впереди», может быть, не все вполне удачно, не все завершено. Он, то есть Белов, может быть, не вполне еще понимал, насколько неуступчивы и ненасытны силы зла. Но реакция, конечно, последовала оглушительная. Его назвали чуть ли не врагом города. А Татьяна Толстая изобразила его в одном рассказе как писателя, который не любит бани, не любит ванны, кафельных стен в квартире, который не моется.

В.К.: То есть карикатурно. Что ж, таков обычный их метод…

Часто забываются некоторые другие стороны многообразного таланта Василия Белова. Ведь был фильм по его сценарию «Целуются зори», были спектакли в разных театрах, в том числе очень сильный спектакль в театре Татьяны Дорониной «Семейные праздники» – о событиях 1993 года, а вот недавно Игорь Горбачев поставил его пьесу «Александр Невский»; был телефильм или телеспектакль «Плотницкие рассказы», который поставил и в котором великолепно играл Борис Андреевич Бабочкин. Это было на телевидении незаурядное, яркое и очень глубокое явление! Я думаю, что если бы на телевидении это начало русское, исконно народное получило простор, каким бы другим был теперь телеэкран. Но отринули.

Шукшин, благодаря тому, что он был еще актер и режиссер, отстаивал русский язык и в целом русскую тему в кино. Вот если бы подкрепить его тогда новой мощной волной… Совсем другое было бы и кино, и телевидение.

В.Ч.: Кстати, шукшинский фильм «Калина красная» снимался на вологодской земле. Это тоже любопытный факт, говорящий о том, что деревенская проза развивалась в тесном взаимовлиянии. Она не была явлением каким-то узким, тесным, келейным, она искала выхода ко всей сокровенной России.

Оглядываясь назад, видишь, что вклад этой прозы был тем более значительным, что она оборвала, причем без особой агрессии, время так называемых звездных мальчиков Аксенова, Гладилина и прочих, эту засуху на характеры, на русский язык. Кстати, опираясь на помощь журнала «Наш современник», который редактировал опять же вологодец – Сергей Васильевич Викулов, осознавший, конечно, свою великую собирательную роль как редактор этого журнала.

В работах, посвященных Белову, я всегда говорил о прозе высокой нравственной тревоги, прозе глубоких нравственных исканий. Неплохо даже сказать – ностальгический реализм, духовный реализм в отличие от «городской», плоской прозы. Но ее-то как раз почему-то назвали интеллектуальной прозой. Почему, за что? Только потому, что там действуют ученые, инженеры или артисты?

В.К.: Но это само по себе ни о чем не говорит.

В.Ч.: Как раз в так называемой деревенской прозе более высокий интеллектуализм! Интеллектуализм, неотделимый от совести. А тематика, вы правы, не играет ведь главную роль – материал ли это деревни или города. Кстати, у Шукшина и не всегда ведь деревня. И Рубцов говорил: «Меня все терзают грани между городом и селом». А Шукшин говорил: я не городской и не деревенский. Одна нога в лодке, другая – уже на берегу. Эта проза была мироподобной, она, так сказать, модель Росии воссоздавала».

Хороший кусок правды из беседы… Хорошо, что Белов узнал о ней еще при жизни.

Он прислал мне очередное послание на большой красочной открытке, где изображена была репродукция с картины неизвестного мне художника под названием «Берегом озера». На ней-то писатель и моляще обратился ко мне не присылать больше газетных статей, так как он не успевал «осваивать мои материалы». Но я продолжал подбирать ему для чтения нужные газеты и журналы, а он в свою очередь делал то же самое – заваливал меня полезной литературой и публицистикой.

Письмо шестьдесят шестое