Сто сорок писем Василия Белова

Я приехал на юбилей Василия Ивановича, и прежде чем отправиться на торжества в местный театр, где меня ждал стол с президиумом, заглянул на квартиру писателя. Мне хотелось снять то недоразумение, которое подтолкнуло Ольгу Сергеевну написать письмо. Ведь я специально и послал рукопись Белову, чтобы он с полным правом мог вычеркнуть все, что нашел бы лишним или неточным. Но он сообщил, что замечаний нет… Жаль, что он не показал очерки Ольге Сергеевне. Теперь мне пришлось в торжественный день обсудить ту оплошность заново вместе с Ольгой Сергеевной и Аней. Но они, слава Богу, посчитали тот инцидент исчерпанным и маловажным. Зато Василий Иванович твердо поддержал меня: «Ничего страшного, все там соответствует действительности… Я вам говорил уже, что это наш благодетель, он тогда помог Ане».

При повторном издании книги «Хранитель русского лада» в столичном издательстве «Голос-Пресс» я не стал вносить поправку в тот абзац. Раз Василий Иванович счёл, что там все правда, то пусть она и живет. Окончательно сомневаться, стоило бы это сделать или нет, я перестал, когда прочел в газете «Вечерняя Москва» беседу с Аней, где она зачем-то признается, что у нее с отцом «взгляды на жизнь очень отличались» и он «пытался мне навязать свою жизненную философию». Меня эти слова дочери, которую отец, действительно, очень и очень любил, царапнули по сердцу. Но это не помешало мне спустя время, после смерти Василия Ивановича, вновь с друзьями заниматься по просьбе Ольги Сергеевны трудоустройством дочери писателя.

Письмо сто первое

Дорогой Анатолий Николаевич!

Ты сам виноват, расхвалил меня ты сильно. Вот и читай теперь «Невозвратные годы»… Я вынужден навязывать себя. Вот и читай, поскольку-постольку в рукописи несколько страниц не те совсем. Запутан бумагами. Ох, тяжела Мономаха шапка! Поклон Гале. Белов.

На конверте дата отправки из Вологды – 27 декабря 2005 год. Письмо написано на маленьком листке, вырванном из настольного календаря, на котором обозначено число – 30 декабря, а на обороте значится заголовок «Для заметок».

Представленная моему вниманию рукопись книги «Невозвратные годы» действительно, как сообщил Василий Иванович, содержит несколько новых страниц. Но меня заинтересовали не только они, как дополнительная аргументация к размышлениям о прожитых тяжелых временах, но и те страницы, что были поправлены и редактором, и самим автором. Любопытно было посмотреть, как Белов работает со своими текстами. Известно, что разные писатели, каждый по-своему, поправляли свои рукописные труды, одни – заново все переписывали, другие – вообще ленились что-либо поправлять, третьи – находили к сказанному более точные эпитеты и метафоры и боролись за ту стилистику, которая отвечала их характеру. К последним, судя по всему, и относился Белов.

В книге «Невозвратные годы», вышедшей в этом же 2005 году, в каком и была прислана рукопись, начало звучит так:

«Первые, еще не осмысленные впечатления, полученные в младенчестве и во время раннего детства, остаются главными на всю жизнь. Они определяют человеческую судьбу, ставят вешки слева и справа на всю последующую жизненную дорогу».

Рукопись открывается с иной мотивации:

«Читая Петра Евгеньевича Астафьева, подумалось, что его философия понятна всем русским, кроме либералов и всяких эгалитарников. Стиль, правда, тяжеловат, но, если читать внимательно, все разбираешь без словаря. Не понял я одно слово «эвдемонический» и то быстро разобрался… Хотя и потребовался словарь. Наглядный пример правильности взглядов национального нашего мыслителя – это мысли его о женщине и эстетике. Придется поведать об этом примере подробнее».

Начало мудреное, отталкивающее. Белову, видимо, самому так подумалось, и он ввернул этот этюд с чтением Петра Астафьева в середину книги. Там он воспринимается гораздо интереснее, как продолжение уже состоявшихся размышлений о земных трудах и заботах автора.

Но здесь обращает внимание и характер правки этого этюда. Я обратил внимание, что она сделана с желанием зафиксировать в литературной речи точность, образность, лиричность. В жанровой системе очерков данные изменения улучшали и стилистику, и восприятие текста.

Теперь измененный вариант носил более профессиональный оттенок:

«В связи с чтением Петра Евгеньевича Астафьева подумалось мне, что философия его истинно русская, она понятна всем, кроме либералов и всяких эгалитарников. Стиль его тяжеловат, но, если читать внимательно, все разберешь без иностранных словарей. Я не понял одно слово «эвдемонический» и то быстренько разобрался… Наглядный пример правильности взглядов национального нашего мыслителя. Придется поведать об этом примере подробнее».