Сто сорок писем Василия Белова

Я никогда не принимал участия в его распрях с Володиным и Лыкошиным, я не слышал от него ни одного дурного слова о них, зачем же мне злопамятствовать, тем более сейчас, после того, как они ушли из жизни?

Я ведь могу вспомнить многое, как тот же Ганичев и тот же мой друг Лыкошин Сергей, спасая в начале приватизации СП России, «вырвали» у директора издательства «Литгазета» Головчанского 15 % акций «ООО ИПО писателей». Я в это время судился с Головчанским, чтобы уйти из-под его власти над журналом, и просил ребят: дайте мне хоть 3 % акций, ведь именно «Наш современник» 40 лет подряд приносил немалый доход «ИПО писателей». Были бы у меня эти 3 %, мы бы вышли из подчинения Головчанскому хоть с какими-то деньгами. А то ведь вышли из-под его власти абсолютно нищими. Но ни Ганичев, ни мой друг Сережа не вняли моим просьбам и потом продали эти акции, и долгое время СП России безбедно жил, пока мы мучились, спасая журнал.

Хотя бы тот же Ганичев вспомнил, что именно я в августе 91 года разорвал на нашем пленуме предписание префекта Музыкантского о закрытии СП России за связь с ГКЧП. И мы тогда выстояли, м.б., благодаря моему поступку.

Но, как говорится, все быльем поросло. Надо искать компромиссы друг с другом, надо жить и работать во имя России дальше. А не продолжать распрю между русскими людьми. А ты хочешь, чтобы я порвал отношения с человеком, который никогда мне и журналу зла не делал. А только добро.

И Сергей и Эдик были сильными мужиками, крепкими и волевыми. И думаю, что они по-своему посчитались и рассчитались с Анатолием Грешневиковым. Ни один из них, кстати, мне на него не жаловался. Зачем мне продолжать эти старые счеты, суть которых я уже плохо помню?

Я выполняю все твои просьбы по польской линии, то есть делаю важное государственное дело, но этого тебе мало. Я не хочу, чтобы мы разругались окончательно. В результате мы многое потеряем – и ты и я. И не надо делать мне выговоры, как какому-то школьнику.

У меня своих врагов более чем достаточно и в России, и за ее пределами. Ты знаешь, что я человек не робкий, поскольку воюю с целыми государствами и национальными прослойками. (Удивляюсь, что до сих пор не убили.) Но я не дурак, чтобы наживать себе новых врагов из числа людей, которые мне лично и моему журналу ничего плохого не сделали.

Помню, в отрочестве я приехал из эвакуации в Калугу, встретился с довоенными друзьями, и сразу же они сказали мне: «Завтра идем бить пацанов с Садовой улицы, они враги наши…». И я тогда, дурак, послушался их, влез в эту не свою разборку и получил на несколько дальнейших лет «веселую жизнь»… Но такое легкомыслие допустимо лишь в отрочестве.

Эта история, как и сюжет с Грешневиковым, похожа на то, как два знаменитых русских писателя Бондарев и Астафьев воевали друг с другом: Астафьев выходил из редколлегии, когда я публиковал в начале 90-х «советского» Бондарева, а Бондарев в свою очередь писал мне заявления о выходе из той же редколлегии, когда я печатал «антисоветчика» Астафьева. Ну разве можно русским победить, если их вожди впадают в такое недопустимое ребяческое легкомыслие?

Посылаю тебе очередную статью о Польше, написанную по твоей просьбе. Пока не знаю, где ее публиковать. Для «АиФ» она слишком велика.

Всего доброго. Твой Станислав».

Белов прочел письмо Куняева и сразу мне перезвонил:

– Крепко Стас приложил писарчуков. Меня побаиваются, так взялись за него. Вот дураки, не знают Куняева, он же закаленный боец, друзей не сдает, а неправду чувствует за версту. А насчет компромисса я не знаю… Какой тут с говнюками компромисс, если ты о них, как Стас подметил, ни одного дурного слова не говоришь, а они тебя полощут на каждом углу. Надо будет со Стасом объединиться и надавать им по шее, может, тогда распрям и будет положен конец раз и навсегда.

Суровое письмо Куняева, видимо, дошло до писарчуков, и они временно затихли.

Письмо сорок четвертое

Анатолий Николаевич!

Приветствую тебя и твое славное семейство. Сообщаю тебе, что приеду, вероятно, в Москву на днях, но тут же уеду, так как совсем не дюж.

То, что ты закупил у Заболоцкого 50 альбомов, это хорошо. А вот смогу ли я участвовать в презентации – это под вопросом. Может, и смогу, все зависит от моего состояния. Мой план ехать на Афон, не знаю, как съезжу. По приезде в Москву я зайду к твоим помощникам и Заболоцкому. Мой телефон молчал, потому что я был в городском санатории, а жена в Москву ездила.