Сторона Германтов

— Это меня ничуть не удивляет. Излишне вам говорить, — произнес герцог, считавший себя человеком крайне современным, равнодушным к происхождению и даже республиканцем, — что я разделяю далеко не все взгляды моего кузена. Возможно, вы догадываетесь, сударыня, что чуть не во всех вопросах мы так же сходимся, как день и ночь. Но должен сказать, что, если бы моя тетка вышла замуж за Норпуа, я в кои-то веки согласился бы с Жильбером. Чтобы дочь Флоримона де Гиза[357] вступила в такой брак, это было бы курам на смех, просто слов нет. — Это последнее замечание герцог обычно произносил в середине предложения и совершенно некстати. Но он постоянно испытывал потребность его добавлять, а иногда, не найдя ему другого места, вклеивал его в самый конец высказывания. Кроме всего прочего, оно было ему нужно, казалось, для ритма фразы. — Хотя заметьте, — добавил он, — что Норпуа — почтенный дворянский род, принадлежит к отменному обществу, с прекрасными корнями.

— Позвольте, Базен, зачем вы смеетесь над Жильбером, если говорите то же самое, что он? — возразила герцогиня Германтская, для которой, точно как для принца и герцога, благородство людей, как благородство вин, состояло в древности происхождения. Но в ней было меньше искренности, чем в ее кузене, и больше хитрости, чем в муже; в разговоре она старалась не изменять германтскому остроумию и, даром что на деле чтила превыше всего положение в обществе, на словах выражала к нему презрение.

— Но разве между вами нет никакого родства? — спросил генерал де Сен-Жозеф. — Мне сдается, Норпуа был женат на даме из рода Ларошфуко.

— Нет, по этой линии никакого родства, она из ветви герцогов де Ларошфуко, а моя бабушка из герцогов де Дудвилей. Она родная бабка Эдуара Коко, самого мудрого члена семьи, — ответил герцог, имевший несколько поверхностное представление о мудрости, — и эти ветви не соединялись со времен Людовика XIV, так что считать их родней было бы натяжкой.

— Как интересно, а я и не знал, — отозвался генерал.

— Между прочим, — продолжал герцог Германтский, — его мать приходилась, по-моему, сестрой герцогу де Монморанси и сперва вышла замуж за кого-то из Латур д’Оверней. Но Монморанси — не совсем Монморанси, а эти Латур д’Оверни вообще не Латур д’Оверни, так что не думаю, чтобы это родство его так уж возвышало. По его словам, самое существенное то, что он потомок Сантрайлей[358]

, а мы-то происходим от них по прямой линии…

Была в Комбре улица Сантрайля, о которой я никогда не вспоминал. Она шла от улицы Бретонри до Птичьей улицы. Сантрайль, соратник Жанны д’Арк, женился на девице из рода Германтов и принес в семью графство Комбре, и его герб занимал одну четверть в гербе Германтов внизу витража со святым Иларием. Я представил себе ступени из почерневшего песчаника, и вот уже имя Германтов, перейдя из одной тональности в другую, зазвучало так же, как я его слышал когда-то, когда оно означало не любезных хозяев, у которых я сегодня ужинал, а нечто совсем другое. Имя герцогини Германтской было для меня именем собирательным, причем не только в истории, где оно объединяло всех дам, его носивших, но и в моей еще недолгой жизни, на протяжении которой перед моим взором сквозь эту единственную герцогиню Германтскую просвечивало множество разных женщин, и каждая исчезала по мере того, как воплощалась следующая. Значения слов на протяжении столетий меняются куда меньше, чем меняется для нас смысл имен за каких-нибудь несколько лет. Память наша и наше сердце не настолько обширны, чтобы можно было на них полагаться. В наших мыслях недостает пространства, чтобы уместить мертвых рядом с живыми. Мы вынуждены строить на основе того, что было раньше и на что натыкаемся только во время случайных раскопок, вроде тех, которым только что дало толчок имя Сантрайля. Я считал, что объяснять все это бесполезно, а недавно я, в сущности, даже покривил душой, когда не ответил на вопрос герцога Германтского: «Вы не знакомы с нашим земляком?» Может быть, он даже знал, что я с ним знаком, и только хорошее воспитание не позволило ему настаивать. От этих размышлений меня отвлекла герцогиня Германтская.

— По-моему, все это невыносимо. Поверьте, у меня не всегда такая скука. Надеюсь, что скоро мы загладим свою вину: вы опять к нам придете, и больше уже не будет никакой генеалогии, — сказала мне вполголоса герцогиня; она в своем высокомерии и мысли не допускала, что ее дом для меня — что-то вроде гербария, полного старомодных цветов, и в этом его прелесть.