Сторона Германтов

— Но, госпоша герцогиня, — возразил принц, в раздражении не замечая, что навлек на себя неудовольствие, — как бы то ни было, будь принц Уэльский частным лицом, таким, как все, от него бы поспешили отделаться во всех кругах общества и никто бы ему руки не подал. Королева прелестна, но она слишком пресная и ограниченная женщина. И вообще, есть что-то непристойное в этой королевской чете, существующей буквально за счет своих подданных: тучные еврейские банкиры оплачивают их расходы в обмен на титул баронета. Это напоминает мне болгарского принца…

— Он наш кузен, — заметила герцогиня, — он остроумен.

— Он и мой кусен тоше

, — отозвался принц, — но это еще не повод считать его порядочным человеком. Нет, вам нужно сближаться с нами, таково величайшее желание императора, но он хочет, чтобы это шло от сердца; он говорит: я не хочу галантных поклонов, я хочу сердечного рукопожатия! Тогда вы будете непобедимы. Это было бы полезнее, чем сближение с англичанами, о котором хлопочет господин де Норпуа.

— Я знаю, вы с ним знакомы, — сказала мне герцогиня Германтская, вовлекая меня в общую беседу. Я вспомнил, как г-н де Норпуа утверждал, будто я хотел поцеловать ему руку, и подумал, что он, скорее всего, рассказал эту историю герцогине, и уж во всяком случае наверняка говорил обо мне неодобрительно, не зря же, несмотря на дружбу с моим отцом, он без колебаний выставил меня на посмешище; поэтому я поступил не так, как полагается светскому человеку. Светский человек сказал бы, что терпеть не может г-на де Норпуа и не скрыл своей неприязни; он бы это сказал, чтобы все подумали, что посланник нарочно о нем злословил, что он обиделся и оболгал его в отместку. А я, наоборот, сказал, что мне кажется, будто, к моему огромному сожалению, г-н де Норпуа меня недолюбливает. «Вы глубоко заблуждаетесь, — возразила герцогиня. — Он вас очень любит. Спросите хоть у Базена: я, может быть, слыву чересчур любезной, но он-то не таков. Он скажет вам, что Норпуа говорил о вас с такой симпатией, как ни о ком другом. А недавно он хотел поспособствовать тому, чтобы вам предложили прекрасную должность в министерстве. Он узнал, что вы болеете и не сможете принять эту должность, поэтому он из деликатности даже не поделился своим добрым намерением с вашим отцом, которого он бесконечно ценит». Г-н де Норпуа был последним человеком, от которого я мог ожидать услуги. Разумеется, многие, как я, поддавались на его внешность святого Людовика, вершащего правый суд под сенью дуба, на слишком уж мелодичный тембр его голоса, при всяком удобном случае звучавшего так умильно, и, узнавая, как над ними насмехался и даже злословил о них за глаза человек, говоривший с ними так сердечно, возмущались его вероломством. Он и в самом деле часто злословил. Но это не мешало ему сочувствовать людям, хвалить тех, кого он любил, и радоваться, когда удавалось показать, как он рад им услужить.

— Впрочем, меня не удивляет, что он вас ценит, — сказала герцогиня, — ведь он умен. И я прекрасно понимаю, — продолжала она уже для всех, имея в виду намечавшийся брак, о котором мне было неизвестно, — что ему уже не слишком интересно с моей теткой, и он не видит смысла в том, чтобы жениться на ней, своей давней любовнице. Тем более, думаю, она уже давно ему не любовница, потому что с годами все больше впадает в ханжество. Норпуа, как Вооз[356], может сказать словами Виктора Гюго: «От ложа мужнего ты взял ее, творец, и на твоем она теперь почиет ложе». В самом деле, моя бедная тетя похожа на художников-авангардистов, которые всю жизнь поносили Академию, а на склоне лет сами основывают свою маленькую академию, или на священников-расстриг, выдумавших себе персональную религию. Стоило ли надрываться, стоило ли отрекаться от сана? И кто знает? — задумчиво добавила герцогиня. — Может быть, она уже думает о вдовстве. А что может быть печальнее, чем вдовство, не дающее права на траур?

— Ну, если госпожа де Вильпаризи станет госпожой де Норпуа, наш кузен Жильбер, наверно, будет безутешен, — заметил генерал де Сен-Жозеф.

— Принц Германтский очарователен, но он в самом деле чересчур озабочен вопросами происхождения и этикета, — сказала принцесса Пармская. — Я провела у него в деревне два дня, пока принцесса, к сожалению, была больна; со мной была Малютка (это было прозвище, данное г-же д’Юнольстен за ее толщину). Принц дожидался меня у крыльца, подал руку и притворился, будто не видит Малютку. Мы поднялись на второй этаж, и у входа в гостиные он сказал: «А, здравствуйте, госпожа д’Юнольстен» (с тех пор как она разъехалась с мужем, он ее иначе не называет): он притворился, будто только что заметил Малютку, чтобы подчеркнуть, что не стал бы встречать ее внизу.