Сторож брату своему

В комнате резко запахло грозовой свежестью, и аль-Мамуну на миг показалось, что заложило уши, как от грома. Нерегиль сложился и упал на свое лицо с еле слышным стоном.

– Эй…

Тарик скрючился у его ног, и аль-Мамун в ужасе увидел – левая ладонь! Нерегиль сминал ей мех, из-под пальцев сочилась густая, блестящая кровь, сумеречник выгибал хребет и шипел, скаля зубы – от боли, от нестерпимой боли…

– Я за лекарем!

– Нет!

Нерегиль чихнул и обтер лицо – с него лил пот.

– Нет… Это быстро проходит…

Сморгнув, аль-Мамун удостоверился в том, что ладонь снова чиста – только на коричневом мехе темные пятна и слипшиеся ворсинки торчком стоят…

– Фу-ух… – искренне вздохнул он и тоже обтер лоб. – Ладно, надо ключи от ошейника взять…

– Не надо, – тихо ответил Тарик.

Под его руками замок щелкнул и распался. Мотая обкорнанной головой, нерегиль принялся выпрастываться из железяк.

– Ух ты! – развел руками Абдаллах. – Я не знал, что вы такое умеете!

– О мой халиф! Что случилось? – раздался из-за спины возглас Садуна.

Увидев нерегиля без ошейника и не прикованным, лекарь застыл как вкопанный. Непонятно как аль-Мамун успел заметить неприметно-мягкое, кошачье движение руки сумеречника.

– Не смей, это лекарь! – рявкнул он. – Забыл?

Тарик недобро оскалился:

– Лекарь?.. А ты уверен?

– Это мой человек, – процедил аль-Мамун. – Исполняй уговор, самийа.

Пальцы согнулись, рука медленно опустилась. Это было похоже на то, как охотничий барс разжимает клыки на шее газели.

Лекарь и нерегиль продолжали неотрывно смотреть друг на друга.

– О Син… – выдавил из себя, наконец, сабеец. – Господин, что… как…

Сумеречник сидел неподвижно, с каменным лицом, перебирая пальцами левой руки пушистый мех покрывала.

– Тарик дал мне слово благородного человека… тьфу… в общем, дал слово, что не причинит вреда моим людям, – кивнул аль-Мамун. – Завтра нам всем пора трогаться в путь. Мне – на столицу. А нерегилю – в Мейнх. Да ты слушаешь меня, о ибн Айяш?

Лекарь, все так же глядя на руки Тарика, тихо охнул и поднес ладонь к груди.

– Господину лекарю, похоже, нездоровится, – криво улыбнулся сумеречник.

– Иди, Садун, – поморщился Абдаллах и махнул рукой.

Толку от этих людей никакого, подумалось ему. Лекарь кивнул. И медленно, будто во сне, повернулся и вышел.

– Эй! – воскликнул вслед аль-Мамун, вспомнив про злосчастную чашку с молоком.

Никто не откликнулся.

Обернувшись, он увидел Тарика с пиалой в руках. Нерегиль задумчиво потягивал молоко через толстый глиняный край и слизывал его с верхней губы розовым, по-кошачьи длинным языком.

– И чего было неделю кобениться… – пожал плечами Абдаллах.

Потом добавил:

– Да, до отъезда здесь посиди. Нечего тебе по аль-касру шляться.

И вышел из комнаты.

Госпожа и Садун ожидали выхода халифа на айване.

Когда аль-Мамун показался в дверях, госпожа Мараджил опустилась наземь в полном церемониальном поклоне. Перо шапочки коснулось досок пола, прозвучал титул древних шахиншахов:

– Приветствую тебя, владыка северных и южных земель!

Юноша испуганно склонился над женщиной:

– Да что с вами, матушка!..

Садун тоже чуть приподнял голову и потому видел, что в глазах госпожи дрожат слезы:

– Дитя мое… – Голос Мараджил тоже дрожал. – Ты… сделал это. Ты подчинил Стража…

– Я? – искренне изумился аль-Мамун. – Это из-за чашки молока столько шуму?

Госпожа, все еще оставаясь на коленях, молча прижалась щекой к его руке. Молодой халиф покачал головой, обхватил мать за плечи и поднял на ноги. Потом вдруг озабоченно нахмурился:

– Матушка, – сказал. – Я не хочу отправлять Тарика в Мейнх под охраной нишапурцев.

– Понимаю, – кивнула Мараджил, легонько отстраняясь и быстро вытирая слезы.

– Одолжите пару десятков ваших айяров? – поинтересовался аль-Мамун.

– Конечно, дитя мое, – улыбнулась Мараджил. – Конечно…

Когда аль-Мамун покинул террасу, госпожа обернулась:

– Поедешь в Мейнх и останешься при Страже, о ибн Айяш.

– Он снял с него Ожерелье Сумерек… – простонал Садун. – И зачем вы, госпожа, согласились на ушрусанский эскорт? Это же не люди вашего сына! Нерегиль им не обязан словом!

– Он обещал отправиться в Мейнх и ждать там фирмана, – усмехнулась Мараджил, потихоньку промакивая платочком враз посерьезневшие глаза. – И как Яхья ибн Саид сумел довезти нерегиля до столицы, так и ты, о Садун, сумеешь доставить его до Одинокой башни. Запрешь там и глаз спускать не будешь. Кормить будете с золота, как здесь. Ни в чем не отказывать. Кланяться, ноги, руки целовать. Страж злопамятен, не стоит возбуждать в нем излишнюю вражду, о Садун.

Конечно, мрачно подумал он. Кто, кроме него, знал, что Сахля ибн Сахля именно госпожа надоумила выписать сюда заплечных дел мастера и настаивать на том, чтобы… нажать на Тарика.

Госпожа уже стояла в дверях и вдруг нахмурилась и медленно обернулась:

– Садун…

– Да, величайшая!

– Этот твой слуга, как его…

Сердце в груди замерло – с тихой, подкрадывающейся болью.

Мараджил пощелкала унизанными перстнями пальцами:

– Как его… Фархад, вот. Он слишком много знает, Садун.

– Госпожа… – Его голос сорвался на хрип. – Госпожа, он мой ученик… Я дал ему вольную, госпожа…