Сторож брату своему

– Ну да, – кивнул Абдаллах, подул на пальцы и снова принялся за дело. – Я завтра уезжаю. И мне совсем не хочется, чтобы тебя стащили в подвал к нишапурскому умельцу. Я запретил даже пальцем трогать – без толку, за моей спиной палача вызвали. А такого беспомощного, с печатью на шее, тебя всенепременно растянули бы на дыбе и измордовали. Я знаю, отчего так. Они который месяц твердят: Тарик – страшное оружие, Тарик – то, Тарик – се… Тебя почему-то очень боятся. Впрочем, базарные рассказчики такое плетут – заслушаешься! Ты хоть знаешь, каких сказок про тебя насочиняли?

Тарик прижал уши:

– Не приходилось слышать…

– Ха! А я вот слышал, что ты взмахом руки обрушил ворота Альмерийа, волшебным мечом сразил злого колдуна, а недавно под Фейсалой убил дракона! Представляешь? Рукой, говорят, махнул – и ворота хрясь – и пополам!.. И дракону мечом по шее – хрясь, и голову долой!

Аль-Мамун не выдержал, хлопнул в ладоши и расхохотался.

Нерегиль обернулся и задумчиво посмотрел на него.

– Ну да, – вздохнул Абдаллах, – понимаю – тебе не до смеха. Люди языками чешут, а тебя к палачу тащат – Тарик должен срочно присягнуть, а то вдруг волшебным мечом размахается и на джинне улетит!..

Проволока, кстати, намертво закрутилась вокруг стальных проушин и поддаваться не собиралась. Нерегиль терпеливо сносил освободительные усилия аль-Мамуна – ошейник дергался, и вместе с ним встряхивалась голова сумеречника.

– А как ты собираешься наказать брата? – вдруг спросил Тарик.

– Не вертись, оцарапаю, – отдуваясь, пробормотал Абдаллах. – Да в Ракку отправлю – пусть живет под присмотром лекарей. Он же безумен, а человек, поврежденный разумом, и так и так халифом быть не может. По закону, между прочим. Да что ж такое, никак не разматывается…

– А… семья его? – Сверху было видно, что нерегиль настороженно поднял уши.

– А что семья? Бедная женщина, насколько я знаю, давно домой рвется! Пусть берет мальчика и едет к родственникам, что ей делать в столице…

Уши встали торчком:

– Поклянись.

Аль-Мамун пожал плечами:

– Клянусь освобождением всех моих рабов. Поклялся бы разводом жен, но у меня только наложница…

– Поклянись… именем. Поклянись именем своего бога, что не тронешь их.

Абдаллах благоговейно поднял руки:

– Клянусь Всевышним, Милостивым, Прощающим! Только я не понимаю – ты что, подозреваешь меня в чем?

– Уже нет, – пробормотал нерегиль.

– Уже нет, во имя Милостивого! – насмешливо передразнил его аль-Мамун. – Какая честь для меня!

И мрачно добавил:

– Клянусь Высочайшим, это примотано на совесть…

И, подув на пальцы, заметил:

– Кстати, насчет тебя.

Уши снова насторожились. Упертые в ковер пальцы скрючились – ага, интересно тебе, раз когти выпускаешь…

– Здесь не оставлю. Место ненадежное, – морщась, аль-Мамун снова потянул неподатливую проволоку. – Да что ж такое, никак не разгибается… В общем, я не могу позволить, чтобы ты попал в руки моего брата. Про твои подвиги я наслышан и второго такого вторжения в Хорасан не допущу. Поэтому тебя будут держать под охраной в цитадели Мейнха. А когда все… завершится, вызовут фирманом в столицу. Это понятно?

Тарик молчал, опустив голову.

– Эй? Понятно, говорю, или нет?

Неожиданно нерегиль поднял руку и осторожно перехватил запястье Абдаллаха – тот в который раз принялся разгибать подлую проволоку.

– Эй, что…

– Я хочу посмотреть тебе в глаза, – тихо сказал Тарик, поднимая лицо.

Разогнувшись, он отпустил запястье и долго глядел, не мигая.

– Это какой-то новый волшебный трюк? – наконец раздраженно поинтересовался Абдаллах. – Ты хочешь провертеть мне во лбу дырку? Взглядом?

Нерегиль сморгнул. И сказал:

– Хорошо.

– Что хорошо, во имя Милостивого?

– Я… поеду в Мейнх.

– Вот видишь! – хлопнул в ладоши Абдаллах. – Хорошо быть разумным, а не волшебным существом! Поэтому я отправлю тебя в Мейнх как разумного, благородного человека, тьфу, сумеречника – под честное слово.

Сумеречник снова покосился на него – с тем же непонятным выражением на лице.

– Я что, плохо говорю на ашшари? – рассердился аль-Мамун. – Что ты таращишься?

Нерегиль быстро уткнулся взглядом в ковер.

Абдаллаху стало стыдно за свою несдержанность.

– Ладно, – примирительно махнул он рукой. – Извини, не хотел обидеть. Ну что, уговорились? До прибытия гонца с фирманом сидишь в Мейнхе. Смирно. Никого не трогаешь.

Тарик тихонько кашлянул. И тихо спросил:

– Никого?

– Не заговаривай мне зубы! – снова вспылил аль-Мамун. – Я просто хочу, чтобы ты не вредил моим людям. Что непонятного?

Тарик вздохнул. И надолго замолчал.

Потом снова вздохнул, покачал головой и сказал что-то очень странное:

– Везучий ты, брат аль-Амина. Хоть и мутазилит. Или умный – пока не пойму, чего у тебя больше, ума или удачи…

И прежде, чем Абдаллах успел возмутиться, ответил:

– Обещаю. Обещаю оставаться в Мейнхе до прибытия фирмана. Обещаю не вредить твоим людям. Более того, хоть ты и не просил, я обещаю не вредить тебе.

– Во имя Милостивого! Всевышний велик! У тебя действительно есть разум! А ну-ка я попробую еще раз, и, если Всевышний захочет, у меня все получится…

Абдаллах дернул проволоку – и сигила мягко соскользнула на ковер.

– Ух ты!