Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам

Статья была воспринята с восторгом. Министры правительства выстроились в очередь, чтобы публично осудить статью. Джорджина Дюфуа, министр социальных дел, назвала статью «напоминающей самые дикие нацистские теории». Министр культуры Джек Ланг назвал журнал Le Figaro «органом расистской пропаганды» и заявил, что статья «гротескна и нелепа», а премьер-министр Лоран Фабиус заявил французскому парламенту: «Иммигранты внесли большой вклад в богатство Франции. Те, кто манипулирует иммиграционной статистикой, идут вразрез с подлинными национальными интересами нашей страны».[86]

Министерство Дюфуа опубликовало свои собственные цифры, чтобы попытаться опровергнуть данные статьи. Среди прочего, они заявили, что Распайль и Дюмон преувеличили возможные демографические показатели будущего, поскольку предположили, что уровень рождаемости иммигрантов будет оставаться высоким, а уровень рождаемости коренного населения — низким. Интересно, что прогноз Распайля и Дюмона предполагал ежегодную чистую миграцию во Францию в размере 59 000 человек. На самом деле, согласно официальным французским данным,[87]

к 1989 году число только просителей убежища достигло 62 000 человек (трехкратное увеличение с начала того десятилетия). К 2006 году ежегодная чистая миграция во Францию достигла 193 000 человек. К 2013 году эта цифра выросла до 235 000 (что означает рост населения на 2,6 миллиона человек всего за восемь лет).[88]

Возможно, наиболее противоречиво авторы статьи в Figaro предсказали, что к 2015 году ислам станет самой важной религией во Франции.

В переиздании своей самой известной книги, вышедшем в 1985 году, Распай еще раз подчеркнул, что он и понимал, и чувствовал центральное противоречие, которое приведет к тому, что его пророчество в «Лагере святых» сбудется. Стоя перед выбором: открыть дверь или захлопнуть ее перед лицом обездоленных всего мира: «Что делать, ведь никто не захочет отказаться от своего человеческого достоинства, попустительствуя расизму? Что делать, ведь одновременно все люди и все нации имеют священное право сохранять свои различия и самобытность во имя своего будущего и своего прошлого?»[89]

В 2001 году лодка с курдскими беженцами из Ирака села на мель на пляже на юге Франции в 4 часа утра. Из 1500 человек, находившихся на судне, некоторые вышли на берег и начали стучаться в дома местных жителей. По воле случая лодка приземлилась всего в 50 метрах от дома на Ривьере, в котором Распай написал свой роман почти три десятилетия назад. Прошло еще десять лет, и основные средства массовой информации уступили «Лагерю святых» некую пророческую нотку. По случаю очередного переиздания романа 86-летний автор появился в телевизионной программе Ce Soir (ou jamais!) на канале France 3 в поразительно снисходительном интервью, в котором автор предположил, что, возможно, некоторые общие положения книги уже не столь спорны, как раньше. Напомнив о приземлении в 2001 году, он назвал это «знаком». Единственное, в чем он признал, что ошибся в своем представлении о прибывающих на лодках людях, так это в количестве. Правда, — признал он, — «в настоящее время нет флота с миллионом человек». Это было в феврале 2011 года.

Задолго до 2015 года противоречивое и осуждаемое видение Жана Распая было тем, что люди по всей Европе предчувствовали. Еще до того, как СМИ начали ежедневно показывать кадры прибывающих лодок и фаланги молодых людей из стран третьего мира, бредущих пешком вверх, через и через весь континент, он затронул уже существовавший страх. И если этот конкретный страх — эта «темная специализация» — казалось, наиболее серьезно проявился во Франции, он не ограничивался только ею. Политики и деятели культуры в то время и на протяжении десятилетий после него, казалось, были уверены в том, как контролировать этот страх. На любые опасения можно было ответить одновременным отстранением и потворством. Поэтому в то самое время, когда французские политики высмеивали видение Распайля как расистское и необоснованное, они соревновались друг с другом в жесткости своих заявлений о том, как они будут ограничивать поток мигрантов и увеличивать репатриацию. На протяжении многих лет даже — возможно, особенно — социалистические политики страны участвовали в этой игре.