Страшные истории Сандайла

Я осторожно отделяю его малоберцовую кость.

«Эй, Колли, верни ее, пожалуйста, обратно. Ну пожалуйста, верни».

Он кособоко носится вокруг меня, выписывая оставшимися тремя ногами круги. Там, где еще совсем недавно была кость, теперь зияет черный провал.

– Прости, – шепчу ему я.

Потом тихонько спускаюсь на кухню, где задумчиво гудит холодильник. После чего вытаскиваю из буфета точило, ставлю его на стойку, аккуратно отламываю конец кости и провожу ею по камню до тех пор, пока она не приобретает необходимую остроту. Теперь это нож. Я кладу его в карман, поднимаюсь на второй этаж, сажусь и неподвижно гляжу перед собой, прогнав из головы все до последней мысли. Сейчас лучше вообще ни о чем не думать, потому что идеи в голове одна ужаснее другой. И прежде всего не размышлять о том, что будет, если Бледняшка Колли права и мама действительно привезла меня сюда прикончить. Мне нравится быть Тепляшкой, а не Бледняшкой. Я представляю, что можно чувствовать, когда мой костяной ножик надлежащим образом скользит сквозь плоть, как к себе домой. Как звучит лопающаяся кожа. Чпок! Примерно тот же звук издает ребенок, когда сосет леденец. Голова взрывается фейерверком шума и цвета. Я делаю необычайно глубокий вдох, чтобы его заглушить.

В то же время надо проверить, работает нож или нет. Я беру подушку и вонзаю его в нее. Он пропарывает наволочку с тем самым чпоком, который я себе представляла. Новый взрыв цвета. Я повторяю свой жест.

Чпок.

Бью снова и снова, чуть высунув язык и дыша все чаще. Чпок, чпок, чпок, – втыкается в подушку нож.

Подняв глаза, я вижу, что мама стоит в дверном проеме и смотрит на меня. У нее лицо цвета овсяной каши.

– Отдай его мне, Колли.

Я протягиваю ей костяной нож.

– Сиди здесь, – говорит она тихим голосом, который для меня страшнее крика.

Потом со щелчком закрывает дверь. Сначала я думаю, что она меня закроет, но она этого не делает.

Потом она долго не возвращается. Я хочу есть, но не знаю, можно ли мне спуститься вниз и сделать себе сэндвич. Ровным счетом ничего не слышу, будто ее вообще нет в доме. Но машину она, судя по всему, не заводила, значит, в магазин уехать не могла. Выглядываю в окошко и вижу ее вдали в тени большого дерева у самой ограды. Она что-то быстро делает, на металле поблескивает солнце. Но что именно, мне не видно.

Я тихонько спускаюсь вниз, утопая в тиши Сандайла. Снаружи завывает ветер. Но с восточной стороны до меня доносится натужное ворчание и звяканье вонзаемого в землю заступа.

Я осторожно открываю дверь черного хода, тихо, как вечерний бриз, и выхожу. Бледняшка Колли и щенок Дампстер буквально прилипли ко мне. Каждый из них очень напуган, от чего мне становится еще страшнее. Я крадусь вдоль дома и стараюсь ступать, не издавая ни звука.

Мама стоит у большой кучи земли, опираясь на ручку лопаты. Вся мокрая от пота; видимо, даже под этим прохладным зимним солнцем ей все равно жарко. Копает, вероятно, уже давно. Перед ней прямоугольная яма примерно пять футов на три.

«Эй, – безмолвно обращаюсь я к Бледняшке Колли, – смотри какую большую яму вырыла мама».

«Какая там яма, – отвечает та, –

ты не хуже меня знаешь, что это такое».

Когда я возвращаюсь в комнату, мое сердце чуть не выпрыгивает из груди.

Роб

Я все верчу и верчу в руках костяной нож. Поскольку животное, вероятно, погибло в молодом возрасте, кость можно немного согнуть. Не думаю, что она способна пробить плоть. Скорее всего, Колли позаимствовала ее у того жуткого костяного портрета, который настояла взять с собой.

Я никак не могу выбросить из головы ее лицо. Когда она, чуть высунув розовый язык, била и била подушку, в ее глазах застыла полная сосредоточенность. Как она вообще сделала этот нож? Впрочем, это не имеет никакого значения.

Передо мной красуются ветви древа возможных решений.

1. Как не дать Ирвину забрать с собой одну или даже обеих моих дочерей?

2. Если взять в школе дополнительные часы, то как постоянно за ними приглядывать?

3. А если у меня не будет возможности постоянно за ними приглядывать, то как помешать Колли обижать Энни?

Я мысленным взором смотрю на эту диаграмму, пылающую неопровержимой логикой. Ответ рядом и всегда один и тот же, сколько ветвей ни рисуй. У меня больше нет вариантов. Чтобы сохранить хотя бы одну дочь, я могу сделать только одно, приняв худшее из всех возможных решений.

Иду в сарайчик для инструментов. В солнечном свете мне призывно подмигивает сверкающая лопата. «Привет, Роб, а я тебя ждала».