Стрижи

Кристине, как всегда молчаливой и вялой, я задал тот же вопрос, чтобы она не чувствовала себя обойденной вниманием. У себя в школе я не раз слышал истории про учеников с серьезными психологическими проблемами, возникшими по вине родителей, которые все свои заботы отдавали их брату или сестре, если те были инвалидами или часто болели, а другого ребенка, в принципе здорового, внимания лишали, считая, что он способен обойтись собственными силами. Один мой старший коллега, теперь уже пенсионер, сказал, что в его времена ничего подобного не наблюдалось, так как в семьях было больше детей, и поэтому, естественно, особой заботы не испытывал на себе ни один из них. Кажется, я был единственным, кто не понял (и сейчас не понимаю) предполагаемого остроумия его вывода.

Раулю я пожал руку так, словно это было наше прощание. Я посмотрел ему в глаза, он посмотрел мне в глаза. Мама была последней связывавшей нас ниточкой.

– Ну что, брат? – спросил он.

У меня мелькнуло ощущение, будто мы с ним играем финальную сцену в каком-то фильме. Я ответил, что мы остались круглыми сиротами, хотя это, в общем-то, и так было очевидно. Но Рауля захлестнули эмоции, и он кинулся ко мне с объятиями. Поначалу я даже подумал, что он хочет меня ударить. Вот оно, благотворное влияние смерти. Смерти, запускающей внезапные приступы доброты.

Я уверен, что сегодняшняя встреча – одна из последних наших с Раулем встреч. В ближайшие дни нам предстоит увидеться, чтобы выполнить необходимые формальности, связанные со смертью мамы и с ее наследством. А потом – прощай навсегда. Давно я не чувствовал себя так хорошо рядом с ним.

Неожиданно появился Никита, которому я вчера сообщил о кончине бабушки.

– Если смогу, приеду проститься, но пока обещать ничего не могу.

Я попросил его известить Амалию.

– Ладно.

Увидев сына, я чуть не упал. Он надел черную футболку с коротким рукавом, на которой был изображен огромный череп («Да ладно тебе, пап, не возникай, просто ничего другого черного я у себя не нашел!»). Такой наряд никак не годился ни для зимней поры, ни уж тем более для места, где мы находились. Руки в карманах брюк, короткий рукав не закрывает татуировки. Лучше бы он вообще не приходил. Никита явно был нездоров, но что именно с ним приключилось, я понятия не имел. Взлохмаченный, небритый, с черными кругами под глазами, он быстро поздоровался с дядей, теткой и кузинами, со мной он здороваться не стал и умчался в туалет. Мы слышали, как его там выворачивает.

– Видно, съел что-то не то, – с улыбкой объяснил мой сын, вернувшись и вытирая рот тыльной стороной ладони.

Затем решительным шагом направился к гробу, словно только что его заметил. Я молчал. Он уже взрослый. Знает, что делает. Несколько секунд Никита смотрел на лицо покойной, не выражая никаких эмоций. Почесал голову. Я бы хорошо заплатил за возможность прочитать в этот миг его мысли. Тут он повернулся к Хулии и внезапно спросил, начали ли у нее снова отрастать волосы. Не хватает только, подумал я, чтобы он сдернул с нее парик и проверил это собственными глазами.

Меня утешала лишь мысль: родственники достаточно хорошо его знают и заранее прощают все, что он может сделать или сказать. Сразу заметно, насколько этот разговор неприятен девочке, но она что-то ответила ему с вежливой улыбкой. Моя невестка, желая сменить тему, тотчас начала задавать Никите вопросы о его личной жизни и работе. Он отвечал весьма охотно и даже позволил себе какие-то шутки. А потом уверенно заявил, что через год они с друзьями откроют бар.

Вечером, когда я готовился вывести Пепу на последнюю за день прогулку, раздался телефонный звонок. По голосу Марии Элены было заметно, что она нервничает. Не буду ли я против, если Рауль оставит у себя урну с маминым прахом? Как объяснила невестка, для него это важно по сентиментальным причинам. В крематории нам сообщили, что кремация состоится завтра. Интересно, для чего брату понадобился прах мамы?

– Он что, собирается его где-нибудь развеять?

– Нет, будет хранить дома.

– И ты не против?

– Мне все равно, если урна не будет стоять на виду.

Я ответил, что с моей стороны никаких возражений не последует, и она – не знаю, с облегчением, или с радостью, или с тем и тем одновременно – поблагодарила меня, словно я сделал им величайшее одолжение.

15.

У дочки Дианы Мартин в табеле успеваемости изменились оценки, они были хоть и не плохие, но чуть ниже, чем обычно. На мой взгляд, не случилось ничего особенного, что требовало бы каких-то решительных мер, однако для ее матери это стало трагедией. В следующие недели девочка не улучшила ни своего отношения к учебе, ни поведения, некоторые задания выполнила небрежно, и однажды утром встревоженная мать явилась в школу, чтобы поговорить с учителями, в том числе и со мной.