Стрижи

Когда я вошел в кафе «Комерсиаль», Диана Мартин сидела у стены, украшенной рядом зеркал, так что, направляясь к ее столику, я успел посмотреть на свое лицо и переменить улыбку, показавшуюся мне слишком широкой и слишком простецкой. Диана Мартин при виде меня вежливо встала. И довольно церемонно протянула руку, не глядя мне в глаза. Жест получился холодным, по крайней мере внешне, что я объяснил для себя ее смущением. И действительно, она поспешила сказать с робкой откровенностью и обычной своей немного болезненной улыбкой, которая так меня пленяла, что в какой-то миг ей показалось, будто я не приду. В знак особой учтивости я попросил официанта принести мне то же самое, что раньше заказала себе она, – чашку чаю, который я ненавижу и в который бухнул слишком много сахару, лишь бы как-то влить его в себя. Диана Мартин подарила мне роман Энрике Вила-Матаса[36].

– Хотя, наверное, ты его уже читал.

Мне стало стыдно.

– Прости, ради бога, а я и не догадался ничего тебе подарить. – И чуть не добавил, что уж такие мы, мужчины, несообразительные, но тотчас сам себе дал совет не заводить разговор в болото, из которого потом будет трудно выбраться.

С неподражаемыми простотой и деликатностью она возразила, что больше любит дарить, чем получать подарки.

Чудесная женщина.

Мы сидели друг против друга и разговаривали на разные темы, отхлебывая безвкусное темное пойло под названием чай. Не вдаваясь в подробности, я сообщил ей, что нахожусь в процессе развода. И не стал скрывать, какие тяжелые дни и еще худшие ночи мне пришлось из-за этого пережить. Сообщил специально, чтобы Диана Мартин не приняла меня за человека, который ищет развлечений тайком от жены. Мое присутствие в кафе «Комерсиаль» должно было означать что угодно, но только не похождение завзятого бабника. Я был готов с уважением отнестись к ней и ждать от нее любви. Ну а потом будет видно, куда приведут меня это уважение и эта любовь. Диана Мартин, как если бы мы встретились в школе, только и говорила, что о тревогах, связанных с дочерью. Поначалу я не увидел в этом ничего плохого, ведь мы с ней переживали лишь пролог того, что позднее, если нам удастся поладить, могло бы превратиться в более тесные отношения.

И вдруг, примерно через полчаса после встречи, когда между нами еще не успела установиться атмосфера настоящего доверия, Диана Мартин встала, протянула мне руку и сказала, словно извиняясь, что ей пора уходить. Она настояла на том, что сама заплатит за свой заказ.

– Я сказал что-то не то?

– Нет-нет, все в порядке.

И чтобы доказать искренность своих слов, она попросила меня, я бы даже сказал, что с особым нажимом попросила, позвонить ей через несколько дней.

Я остался один, удивленный, разочарованный, обозленный из-за того, что не могу угадать причину столь поспешного ухода Дианы Мартин. Я заказал порцию виски со льдом. «Ну и дурак же ты, парень. Опять у тебя под носом происходит что-то, чего ты не понимаешь». Я обзывал себя самыми нелестными словами, ведь наверняка свидание кончилось столь плачевно только потому, что я что-то не так сказал или сделал (но что, черт побери, что?), и тут заметил на ободке чашки, из которой она пила, пятно от губной помады. Подушечкой указательного пальца я аккуратно снял немного красной пасты и, убедившись, что за мной никто не наблюдает, растер ее по своим губам.

17.

Рауль счастлив. Рауль взволнован, он едва не плачет. Он позвонил мне домой, когда я ужинал, чтобы поблагодарить, голос у него дрожал, он рассыпался в любезностях. Из-за чего? Из-за оставленного нам мамой наследства, не такого уж и скромного, но и не такого, чтобы визжать от счастья? Нет. С сегодняшнего дня мама принадлежит только ему одному, и он может распоряжаться по своему усмотрению бесценной собственностью, заключенной в урну. Он растроган и считает, что я повел себя великодушно. «Зато ты повел себя как трус, – хотел сказать я, – когда велел жене попросить меня об этом – у самого-то, видать, не хватило духу». А еще мне хотелось добавить: «Я по-братски освобождаю тебя от обязанности присутствовать на моих похоронах летом нынешнего года. Наслаждайся, пока жив, материнским прахом. Обнимайся с ним, спи с ними или вытряхни в окно. Мне все равно».

Больше, чем поведение брата, в эти дни меня удивило то, что Амалия не позвонила мне и не послала эсэмэску, чтобы выразить соболезнования. Хотя сам я не присутствовал на похоронах ее отца и тоже не выразил соболезнований ни ей, ни бывшей теще. Возможно, смерть мамы дала Амалии повод, чтобы отыграться. Я раздумывал об этом утром, ведя урок, и вдруг меня озарило.

Выйдя из школы, я позвонил Никите:

– Послушай, а ты сказал матери, что умерла бабушка?

– Забыл. Знаешь, сколько работы у нас в баре? Но будь спок, сейчас я ей позвоню.

Я ответил, что поезд ушел, что я сам этим займусь. Но, разумеется, не позвонил ей и звонить не собираюсь. Рано или поздно новость до Амалии дойдет. А если и не дойдет, то какая разница?

18.