Стрижи

В дальнейшем мы взяли за правило встречаться раз в неделю ближе к вечеру, всегда в барах или кафе и никогда не дольше тридцати-сорока минут. Я замечал, как Диана Мартин время от времени поглядывала на часы, стараясь – не слишком удачно – делать это незаметно. Потом вдруг вскакивала, упрямо сама оплачивала свой заказ, пожимала мне руку и пулей вылетала из заведения, унося свою улыбку и свое чудесное тело, а меня оставляя, что называется, с носом.

Еженедельные встречи с Дианой Мартин, похожие на некое ток-шоу для двоих, доставляли мне огромную радость. Я с нетерпением ждал их и не буду скрывать, что благодаря им легче переживал бракоразводный процесс и сохранял выдержку во время жестоких семейных сражений. Случались очень тяжелые моменты, я впадал в полное отчаяние и даже всерьез подумывал о том, что должен убить Амалию, а потом и себя самого. Но вскоре среди самых черных мыслей всплывал спасительный образ Дианы Мартин, и я понемногу успокаивался, мечтая о будущем, которое проведу рядом с ней, и о том, что мне будет принадлежать ее чудесное тело. С вялостью, близкой к апатии, я соглашался на любые требования, выдвинутые в те дни Амалией, которая вела себя все агрессивней, все истеричней и все больше желала прищучить меня. Она впадала в раж, воспринимая мое спокойствие как часть особой стратегии, близкой к провокации. Однажды она сказала примерно следующее:

– Тебе ведь на все наплевать, правда? Ты завел себе бабу? В этом все дело? Так знай, по мне, так можешь засунуть ее себе туда, куда она влезет, у меня есть свой план.

20.

О своем муже Диана Мартин никогда не говорила ни слова. Мало того, я так и не выяснил, есть ли у нее муж. Иногда она вскользь упоминала «отца Сабрины», не называя его по имени и не уточняя, был этот поставщик сперматозоидов, которые помогли дать жизнь ее наглой девчонке, ее мужем когда-то или до сих пор им остается. По правде сказать, эта проблема меня мало волновала. Я всего лишь желал узнать социальный статус женщины, с которой мечтал лечь в постель и с которой – если не будет серьезных препятствий – желал бы установить более прочные отношения. Как-то раз, не сдержав любопытства, я спросил, замужем ли она. Нахмурившись, Диана Мартин ответила, что предпочла бы не касаться этой темы. Впечатление было такое, будто у меня перед носом захлопнули дверь, и чтобы не ставить под удар наши дальнейшие встречи, я решил впредь такие вопросы не задавать.

И тут я обнаружил в почтовом ящике очередную анонимку: «Подружка у тебя очень даже красивая». Только и всего. И причин для тревоги я в ней не нашел. Просто, как обычно, добавил очередной листок к своей коллекции. Мне было безразлично, прочитала записку Амалия или сама же ее и написала.

Шли недели, мы продолжали встречаться, и я не мог выдавить из себя нужные слова, чтобы дать Диане Мартин понять, не оскорбляя ее чувств, что, находясь рядом с ней, испытываю бешеное желание, хотя сильно сомневаюсь, что выражение моего лица, мой голос и мои жесты не выдавали меня. Может, она просто потешалась надо мной? Или ей всего лишь нужно было раз в неделю коротко побеседовать с одним из преподавателей ее дочки? Однажды она явилась на свидание в белой блузке из тонкой ткани, у которой верхние пуговицы были расстегнуты таким образом, что можно было увидеть начало ее прелестных грудей. И я просто не мог не пялиться на них. И готов был протянуть руку, сунуть в вырез блузки и увенчать свои страдания крошечной наградой, которая, вне всякого сомнения, стала бы предвестием конца наших так и не переросших во что-то конкретное отношений.

– Мне бы страшно хотелось погладить твои груди.

– Всему свое время, – ответила она с улыбкой. – Но хочу предупредить, что ничего особенного в них нет.

И уже через несколько минут Диана Мартин простилась со мной – как всегда, поспешно.

21.

Утром, днем и вечером, в любое время, все СМИ сообщали о двухлетнем ребенке, упавшем восемь дней назад в горный колодец неподалеку от поселка Тоталан в провинции Малага.

Сразу было понятно, что целью сообщений являлась не столько передача информации, сколько желание произвести сенсацию, раздувая подробности, от которых не было никакой пользы. Эти подробности уже были хорошо известны, но их снова и снова повторяли и комментировали. Как только в редакции поступали новые сведения, все как безумные начинали их мусолить, обсуждать и выжимать из них что только можно и нельзя, доводя трагический накал до крайних пределов.

Примчавшиеся в горы репортеры с трудом скрывали радостное возбуждение. В их жестах и словах я, как мне казалось, улавливал нездоровую слащавость. Они говорили так, словно лично знали этого ребенка, словно тот, о ком они вещали в микрофон, был их сыном или племянником. А еще поражало безудержное коллективное любопытство: все желали знать, жив ли несчастный ребенок, который упал на глубину шестьдесят один метр через совсем небольшую темную дыру, – жив ли он спустя неделю после падения?