Стрижи

Амалия уже была известной радиоведущей, и ее весьма волновали возможные слухи. Она боялась, как бы история их с Ольгой отношений не выплыла на поверхность, хотя в Испании к тому времени все больше и больше распространялось признание нетрадиционной любви. На самом деле как раз в те годы, о которых я сегодня пишу, был разрешен первый брак между людьми одного пола. Полушутя-полусерьезно, а иногда и совершенно серьезно Амалия говорила о своем плане развестись со мной, чтобы потом можно было оформить брачный союз с Ольгой.

– Только чтобы твои родители об этом не узнали, да?

– Тебя это не касается.

Зато меня касалось другое: мне вовсе не хотелось давать повод для пересудов – ни коллегам по школе, ни ученикам, ни их родителям. О крушении нашего брака знал только Хромой. Ведь с кем-то мне надо было отводить душу. А он советовал держать свою личную жизнь в тайне. По разным причинам мы с Амалией выполняли негласное соглашение и притворялись, будто все у нас нормально. И так продолжалось почти три года, пока некая свирепая адвокатша и судья, с пониманием отнесшаяся к женским жалобам, не решили мою судьбу.

Внезапно я услышал стоны. Но не сразу понял, что это именно стоны. Сперва я принял их за что-то вроде мяуканья. Потом с раздражением решил, что Амалии вздумалось попеть. Но звуки становились все громче. «Что-то она уж слишком развеселилась, могла бы сообразить, что мешает мне работать и запросто разбудит Никиту». И только разобрав, что это были рыдания, я отложил свои бумаги в сторону, разом забыл про недавний гнев и пошел в пижаме на кухню, где нашел Амалию в жутком состоянии.

24.

Первым, что я увидел, войдя туда, была забрызганная кровью блузка. На самом деле там было всего пять или шесть маленьких капель, но на белой ткани они отчетливо выделялись и напугали меня.

Наконец-то я наблюдал страдания Амалии, чего столько раз желал в мыслях и мечтах, но тут мне стало ее жалко.

Она скулила, закрыв лицо руками. Однако, как только услышала мои шаги, руки отняла. И я сразу заметил, что губа у нее разбита, физиономия перекошена, один глаз и скула распухли. Выглядело это так, словно она пережила автокатастрофу.

– Что с тобой?

– Сам, что ли, не видишь?

На нее только что напали. Кто? Два придурка «из тех, что счастливы, портя жизнь другим». Потом, словно разговаривая сама с собой, Амалия пообещала посвятить целую передачу насилию против женщин.

Они с Ольгой выходили из бара в Лавапиесе, где всего лишь выпили по рюмке и не совершили никакого преступления. Два типа, явно поджидавшие их, перегородили им путь, а потом начали оскорблять и избивать. И никто не пришел женщинам на помощь. Правда, вскоре раздался голос какой-то сеньоры из ближайшего окна: «Эй, мы вас снимаем на камеру».

Тогда, и только тогда, эти мерзавцы растворились в ночной темноте.

Амалия завершила свой рассказ, спросив со сдержанной и понятной злобой:

– Почему вы, мужчины, такие? Ты можешь мне это объяснить? Сама я не понимаю.

Смирившись с мыслью, что выспаться мне не доведется и завтра я буду не в лучшей форме, я предложил Амалии отвезти ее в травмпункт. Она отказалась. Там ведь придется сидеть в очереди вместе с толпой раненых, сбитых машинами, покалеченных в драках, пьяных и наркоманов – в огромной очереди. И чего там только не натерпишься! А желтая пресса?

Амалию могут узнать, сфотографировать – потом не отмоешься… Поскольку уговорить ее не удалось, я принес из ванной нашу старую аптечку, где оказалось много всего полезного. Амалия словно послушная девочка позволила промыть и продезинфицировать свою губу. Почувствовав, как рану защипало от спирта, она пискнула, но жаловаться не стала. Волосы у нее были растрепаны, а блузка на плечах и спине была испачкана какой-то черной пылью или жирной грязью. Я посоветовал ей приложить к синякам лед. Она согласилась. Я достал из морозилки несколько кубиков льда и, чтобы не дать повода для упреков, поспешил показать, что заворачиваю их в чистую ткань. А сам тем временем мучился вопросом: откуда у меня взялись такое сострадание и такая нежность к этой ведьме, которая только и делает, что отравляет мне жизнь?

Без всякого злого умысла, из чистого любопытства я спросил, сильно ли досталось Ольге.

– Даже слышать ничего не хочу про эту дрянь, – ответила Амалия с внезапным бешенством.

Потом мне удалось выяснить, что Ольга свое тоже получила, хотя Амалия была убеждена, что гораздо больше пострадало ее собственное лицо. Затем, уже в такси, Ольга заметила пропажу одной сережки, потерянной, скорее всего, во время нападения. И решила непременно вернуться на то место и попробовать ее отыскать. Она «в полной истерике» вышла из такси, остановила другое и поехала обратно, покинув свою несчастную подругу. Амалия сочла такой поступок непристойным эгоизмом и страшно переживала – больше, чем из-за всех перенесенных побоев, и сейчас мечтала только об одном – лечь поскорее в постель, забыть про всех и про все «на веки вечные».