Вот что он рассказал нам – но не сразу, подробности пришлось вытягивать из него частями. Наш сын вместе с друзьями отправился в гараж, принадлежавший отцу одного из них. Среди кучи всякого барахла там стояло несколько бутылей домашней мистелы. Вернее, сперва развеселая компания прикончила две бутылки водки, купленные на китайском рынке братом кого-то из них. Ему было всего шестнадцать, но лавочник не спросил у него нужного документа – ни в этот раз, ни в прошлые разы, поскольку, видимо, очень хотел заработать несколько евро, или не знал законов, или, на его восточный взгляд, парень выглядел достаточно взрослым, то есть старше своих лет.
Началась игра в фанты: каждый проигравший должен был выпить водки, смешанной с лимонадом. В компанию входили и две их одноклассницы. Ребят, естественно, одолевало глупое желание покрасоваться перед девочками. Короче, после водки все охмелели, вошли в раж и затеяли более опасные игры. Что было дальше, Никита рассказывать не спешил, но я догадался: все знали о его простодушии и недалеком уме, поэтому отвели ему роль шута. Нашего сына стали подначивать, он вызов принял и залпом выпил слишком много мистелы, после чего соображал уже плохо.
Никита не помнил, как его погрузили на скорую. Смутно припоминал, как приятели на руках вынесли его на улицу – наверняка чтобы избавить хозяина гаража от неприятностей с законом. Больше ничего в памяти у него не осталось – даже того, как медики приводили его в чувство.
Именно в те дни я нашел в почтовом ящике очередную записку:
«А что сеньоры будут пить?» Амалия выбирает эксклюзивное красное вино («элитное», как она выражается; «из дорогих», как выражаюсь я) и с видом знатока-энолога задает какой-то вопрос, но не ради получения информации, а чтобы дать официантке понять, что не следует даже пытаться нас обмануть. Затем Амалия просит налить ей вино в большой бокал. Чтобы ее правильно поняли, она изображает желаемый размер двумя руками. При этом сверкающие часики на жемчужном браслете сползают к самой кисти. Амалия предупреждает, что, если у них таких бокалов нет, она будет пить что-нибудь другое. Моя жена не перестает улыбаться, так что зубки ее сверкают под стать часикам. И грозит, что этим другим будет минеральная вода без газа. Официантка спешит ответить – и не без гордости, – что в их ресторане конечно же имеются бокалы любого размера.
Для Амалии вино является неким жизнеутверждающим символом. Есть в этом и доля снобизма, что тоже доставляет ей удовольствие. Она бы никогда не позволила себе попробовать хорошее вино из маленькой рюмки, и уж тем более – какой ужас! – из стакана. «Я им не каменщик!» Однако подобную фразу, от которой разило классовым высокомерием, она никогда бы не произнесла в своей передаче на радио, где изображает из себя образцовую сторонницу передовых левых взглядов. Я с ней не спорю. Правда, речь идет о тех днях, когда я еще зачарованно смотрел на нее. Иногда я старался незаметно подойти к ней сзади и тайком вдохнуть запах духов, исходивший от ее длинных волос, и втягивал его в себя так самозабвенно, что в любой момент в нос мне мог попасть конец одной из прядей.
Амалия, как всегда, не торопится сделать первый глоток. Вино, по ее словам, должно немного подышать, покинув бутылку. Она с явным наслаждением рассматривает содержимое бокала на свет, пока оттуда якобы испаряются лишние вещества. И следит, как черное с пунцовым отливом вино преображается в темно-красное. Амалия вполне признает и белое, и розовое. Время от времени она соглашается выпить их в небольших количествах, однако уже без таких церемоний и всегда в компании людей, которым принадлежит право выбирать напитки. Но вино для нее – это в первую очередь красное.
Она подносит бокал к своему очаровательному носику и прикрывает глаза, чтобы лучше насладиться всеми нотками в букете. Я по-прежнему молчу, сидя напротив и боясь нарушить то, что напоминает священнодейство. Обоняние подсказывает Амалии, придется вино ей по вкусу или нет. Мне всегда доставляло удовольствие смотреть, как она поднимает бокал своей женственной рукой с тонкими пальцами и покрытыми лаком ногтями. Даже много позже, в часы отчаяния или гнева, когда она могла в одиночестве одним махом выпить целую бутылку, Амалия не теряла окончательно уважительного отношения к любимому напитку.