Стрижи

В мои школьные годы у нас был одноклассник по фамилии Сото. Учился он плохо, но, видимо, ловко ориентировался в разных жизненных ситуациях, а также имел явные криминальные задатки, почему мы все искренне им восхищались. Он не был здоровяком, не был задирой, не петушился, но умел по-своему заставить себя уважать. А если кто-то не сразу это понимал, любил показать свой автоматический нож – мог, демонстрируя сноровку и меткость, метнуть его в дерево, мог почистить им апельсин или яблоко, полученные дома на завтрак, а иногда и почистить ногти.

Я слышал, что у него есть сестра, знаменитая сестра Сото, – она была годом младше и за деньги соглашалась проделать это самое с любым и каждым. По другим слухам, заплатить можно было и натурой – главным образом простыми сигаретами или косяком. Один из товарищей стал подначивать меня, и это помогло мне побороть последние остатки робости.

– Она все-все разрешает делать.

А Сото устанавливал тариф, собирал плату и выполнял роль посредника. Я спросил у него, правду ли говорят про его сестру. Он ответил в обычной своей сухой манере: двести песет.

– Когда?

– Когда тебе удобно.

Я раскошелился сразу, отдав половину карманных денег, выданных мне на неделю, и, как многие приятели по школе, да и по району, именно с его сестрой потерял, что называется, невинность.

9.

Главным лозунгом в нашей семье считалось – не быть слабаком. Чтобы, как учил отец, никто и никогда не смог подмять нас, меня и Раулито, под себя. А еще он учил сыновей презирать боль, слезы и всякое сюсюканье. Мужчина не должен себя жалеть. Надо бороться, рваться вперед. Свои наставления он часто заканчивал, сравнивая жизнь с полем боя.

Ему нравилось входить в море вместе с сыновьями, особенно когда поднимались высокие волны, и видеть тревогу мамы, стоявшей на берегу и считавшей, что мы подвергаемся ужасной опасности. Хуже всего в его глазах было не поражение, а трусость. Иногда он нас провоцировал:

– Пять дуро тому, кто принесет на ладони паука.

Папа страшно сердился, когда Раулито прибегал жаловаться на меня. Думаю, ему очень не нравился писклявый голос младшего сына.

– Учись постоять за себя, а то ведешь себя как педик.

И я чувствовал, что глава нашей семьи поощрял мою жестокость. Мало того, именно этого он и ожидал от меня – чтобы из любой ситуации я умел извлекать пользу или становился сильнее, подчиняя себе более слабых.

Потом я и сам убеждался, что отцовские уроки помогали мне в школе на сто процентов. В классе действовали строгие иерархические порядки. Это не было записано ни в каком уставе, но им следовали неукоснительно. А если ты чего-то не понимал, рано или поздно крепкий кулак заставлял тебя усвоить нужные правила. Эти порядки опирались на силу, и не всегда только физическую, но и на ту, которую предполагали авторитет, готовность мстить, злокозненный склад ума, неустрашимость или принадлежность к определенному клану. Все это вместе позволяло поддерживать в классе известное равновесие. Но такая иерархия не была статичной. Время от времени происходила драка из-за лидера, в результате которой он либо побеждал, либо терял свою власть. Плохо было тому, кто занимал одно из самых низких мест, кто легко покорялся чужой воле, кто смирялся с унизительной кличкой, с беспричинной оплеухой, кражей бутерброда на перемене. Все это, кстати сказать, очень похоже на происходящее во взрослом мире, которому в не меньшей степени присущи властные игры.

Я уйду из жизни, так и не увидев человеческое существо во всем его величии. Не стану отрицать, что такое существует, просто оно никак не проявило себя в тех местах, где доводилось бывать мне.

Может, в далеких странах, может, на одиноких островах или на каком-нибудь чердаке сидит, до смерти напуганный окружающим миром, сжавшийся в комочек какой-нибудь хороший человек.

Под влиянием обстановки, а иногда и по собственному почину, из чистого удовольствия вершить зло, я играл в те же игры, в какие играли все, или многие, или большинство, и запачкался так же, как другие, если не больше. Но не прозрел до тех пор, пока не убедился, что мой собственный сын оказался среди тех, кто стоял на нижней ступени иерархии. И тогда – уже слишком поздно – я почувствовал, что задета моя отцовская гордость, и возмутился несправедливостью, которая ничем не отличалась от той, что в подростковом возрасте творил против других я сам.

Но еще ниже, чем Никита, в самом низу лестницы, стояла несчастная девчонка, которую мальчишеская компания из моей школы знала как сестру Сото.

Что, интересно, с ней потом стало?

Ничего хорошего, это уж точно.

10.

В нескольких кварталах от нашей школы была площадка, заваленная мусором и заросшая сорняками, где сейчас высится уродливый жилой дом. На площадке лежали части подъемного крана, который вот-вот должны были собрать, а также разные строительные материалы – и все это постепенно приходило в негодность из-за не всегда хорошей погоды. Зато кошкам там было раздолье. Время шло, а стройка почему-то никак не начиналась.