Стрижи

Идти в парк и орать там – дело никудышное. Но мы понимаем, что тебе надо снять напряжение. Бедный ты горемыка.

А ведь все происходило в одиннадцать вечера, в полной темноте… Я до сих пор раздумываю над этим.

22.

Сегодняшний день кое-что прояснил. Во-первых, Хромой и не думал на меня сердиться, как я ошибочно истолковал то его сообщение, после которого он перестал писать. Мой друг решил, что его звонки и послания сильно мне досаждали именно потому, что я был не один. У него хватило деликатности не спрашивать, с кем я путешествовал, но своей ехидной улыбкой он давал понять, что у него имеются догадки на сей счет. Было бы жестокостью с моей стороны разочаровать его, признавшись, что я был один и не слышал рядом никакого другого дыхания, кроме дыхания собаки. В итоге Хромой принял разумное решение подождать, пока я сам восстановлю наши контакты. Я похвалил его за понятливость, и этого оказалось достаточно, чтобы мы поставили крест на случайном недоразумении и остались добрыми друзьями.

Второе открытие, сделанное сегодня же: Хромой поддерживает гораздо более тесные отношения с Агедой, чем я считал, а считал я их и без того довольно тесными. История Белен и ее дочки сблизила их еще больше, и когда я вечером пришел в бар Альфонсо, Агеда была уже там, а ее толстый пес дремал на том самом месте, которое обычно занимала Пепа. Короче, Агеда находилась в нашем углу и сидела на моем стуле, что якобы объяснялось ее обещанием принести Хромому мазь, помогающую при язвах. В этой комедии они дружно отвели мне роль простака. Пепа покорно легла чуть в стороне от нас. Толстый пес не обратил на нее никакого внимания. Хромой, чтобы заставить меня поверить в сказку про мазь, тотчас показал нам омерзительного вида noli me tangere, которая совсем недавно появилась у него повыше локтя.

Присутствие Агеды в баре я воспринял как сигнал: надо следить за каждым своим словом. Поначалу я вынужден был отвечать на вопросы Хромого – а изредка и на вопросы Агеды – про поездку в Эстремадуру, изрекая какие-то банальности и стараясь не выдать себя и не дать повода для подозрений. И тут действительно помогали лаконичные ответы, односложные реплики, а также робкие умоляющие или укоряющие взгляды, которые я посылал в центр зрачков Хромого, надеясь заставить его переменить наконец тему. Он даже вообразить себе не может, как я был ему благодарен, когда он все-таки не оставил без внимания мое явное нежелание касаться в присутствии Агеды неких деталей личного плана. Слава богу, что любопытство не заставило его переступить некие границы. И по-настоящему послужило для меня подтверждением надежности нашей дружбы то, что он приберег пикантные намеки до того времени, когда Агеда отлучилась в туалет.

Третье открытие: их мало волновали мои каникулярные похождения. Главной темой, которую они обсуждали с пылом и страстью, были намеченные на ближайшее воскресенье всеобщие выборы. Правые и левые, республика и монархия, приевшиеся отсылки к Франко и Гражданской войне, коррупция и национализм, банки и выселение людей из ранее арендованных ими квартир, централисты и враги испанского народа… Господи, до чего скучно было слушать все это! Ни одна проблема не выходила за рамки наших национальных границ – все домашнее, местное, внутриутробное.

Они вполне дружелюбно, хотя и горячо спорят по поводу того, за кого каждый из них решил голосовать. Спорят, перебивая друг друга, и эта сцена достойна театра комедии. Для Хромого больной вопрос – Каталония, до такой степени больной, что он на время объявил карантин для своих социалистических и республиканских принципов и стал выступать за решительные меры, которые проведет «хирург с железной рукой» в духе Хоакина Косты[57]

, хотя Агеда его не читала, но сказала, что имя слышала.

В итоге Хромой намерен голосовать за Vox, несмотря на то что партию эту ненавидит. Он отдаст ей свой голос только ради того, чтобы «подгадить нашим правителям». А еще это наверняка поможет всколыхнуть национальное политическое болото. Агеда с возмущением, но как-то слишком добродушно упрекает его за решение голосовать за ультраправых, как будто слово «правые» уже само несет в себе оправдание либо осуждение. Хромой возражает, она нападает, и тем временем оба опустошают общее блюдо с оливками.

– Нет, ты мне скажи, дружок, ты что, головой о фонарь ударился? С каких это пор ты стал правым?

– Никакой я не правый. Поэтому мое мнение стоит дороже твоего, ведь ты слепо цепляешься за давно устаревшие принципы, которые не допускают вариантов.