Утопическая картина единодушного всемирного пения в наибольшей степени характеризует песни конца 1940‐х – начала 1950‐х гг. – самой яростной эпохи борьбы за мир: «Мы за мир! И песню эту / Пронесем, друзья, по свету. / Пусть она в сердцах людей звучит…». В текстах следующих десятилетий всеобщее пение представляется лишь как то, что должно обязательно свершиться в будущем, как неизбежно грядущее, но пока еще не наступившее всемирное торжество: «День придет – и нашу песню /
Будучи существом бессмертным («Звонче победы
Таким образом, материал советских песен дает возможность вообразить (если это вообще вообразимо) тот странный феномен, который называется в них «песней». Это – явление (или существо), представляющее собою продукт человеческого голоса (голосов), звонко звучащее, летящее, несущееся, реющее и льющееся (иногда – шагающее). По отношению к поющему оно выполняет функцию некоего психотропного средства, допинга, поднимая и улучшая его настроение, увеличивая его силу и потенции и одновременно с этим (или благодаря этому) помогает ему в преодолении всевозможных жизненных препятствий. Оно втягивает в сферу своего влияния все новых и новых исполнителей, так что в конце концов всему миру предстоит быть поглощенным процессом пения и втянутым в песню. В то же самое время для врагов оно оказывается вредоносным, опасным и губительным, само при этом оставаясь неуязвимым и неуничтожимым.
Я вполне осознаю, что песня песне рознь и что даже в пределах использованного здесь материала заметно, как в зависимости от темы, которой посвящена песня, адресата, к которому она обращена, обстоятельств, к которым она приурочена, и т. д. и создается в ней образ песни. Милая и безобидная песенка о веселом пионерском звене вовсе не обладает возможностями и мощью, свойственными, допустим, «Кантате о Сталине» или же «Гимну демократической молодежи мира». Дальнейшая разработка данной темы, несомненно, требует более дифференцированного подхода к текстам. Не выяснен мною и вопрос о начале песенной рефлексии: когда песня стала петь о самой себе. Фольклорная традиция этого не знает. Совершенно очевидно, что поэтика советской пионерской песни не могла возникнуть на пустом месте, что выработка ею стереотипных средств выражения происходила на фоне и под влиянием литературных текстов, создававшихся в предшествующие эпохи[1420]
. Смена прежних эстетических ориентиров в трактовке образа песни отчетливо прослеживается в произведениях поэтов демократической ориентации, начиная со второй половины XIX в: «Песни ноющей, песни уныло-больной / Надоели мне мрачные звуки…»[1421]; «Прочь, унылые песни рабов, / Что отцы наши скорбные пели, – / Песни, сходные с воем метели / Да бряцаньем тяжелых оков!»[1422] Однако должен был совершиться социальный и культурный переворот, чтобы на смену столь надоевшим «ноющим и унылым звукам» пришла «песня дерзкая, песня пионерская».«ЧТОБЫ ТЕЛО И ДУША БЫЛИ МОЛОДЫ…»
ТЕМА ОЗДОРОВИТЕЛЬНОЙ ПРОФИЛАКТИКИ И ЗДОРОВЬЯ В СОВЕТСКОЙ ДЕТСКОЙ ПЕСНЕ