Слушай, художница. Нынче опять я ходил любоватьсяМесяцем, рдяным опять. Той же дорогою шел –Всё мимо ели, любимой тобой. Ты ее собираласьВерной бумаге предать яркою кистью своей.Ею ты днем восхитилась. Она и правда прекраснаМощной и свежей красой, ветви раскинув, стройна,Темные — в ясной лазури; под ними – в солнечном свете –Нивы ковром золотым, пышным далеко блестят;Далее – зеленью мягко луга светлеют; за нимиТемной полоскою лес небо, зубчатый, облег;Выше, в живой синеве, ее обняв и лаская,Взорам приятна опять темных ветвей бахрома,Близких, обильно-лохматых, широкими лапами низко,Низко свисающих к нам – рамой живой. Но смотри:Космы разлапых ветвей уж почти почернели на небеСинем глубоко; меж них звезды, мигая, горят –Крупные первые звезды – и, странно рдея без блеска,Месяц проглянул внизу пятнами света в махрахХвои, не то – клочковатой разметанной шкуры; под нею –В небе без отблеска – глянь: гроздь играющих звезд;В их переменчивом свете, едва уловимом, но нежном,Легкой подернуты мглой нивы, и травы, и лес;Влажный чуть зыблется воздух, прохладными нежа струями,И тишина, тишина… Но – ты не слышишь меня?Ах, понапрасну речами художнице я о прекрасномДумал поведать: могу ль живописать, как она?Может, заране за дерзость мою я наказан: замедлив,Месяц увидеть с горы лишний разок – опоздал.XXIV. «Ночь и дождь за окном, и я у двери оставил…»
Ночь и дождь за окном, и я у двери оставилМокрую обувь и плащ; спички нашарил впотьмах,Лампу скорей засветил – и узор занавески знакомый,Полузакрывшей окно, выступил ярко на свет;Мухи вокруг зажужжали, и дождь за окошком лепечет;Я же невинно пишу в старой тетради моейИ о шумящем дожде, и о мухах жужжащих – и развеТак уж блажен мой покой, чтоб о дожде мне грустить?XXV. «Молвил однажды Катулл: не видим сами мы торбы…»
Молвил однажды Катулл: не видим сами мы торбы,Что за спиною у нас. Торба моя – тяжела;Что в ней за ноша – не знаю, во многом грешный; но богиДа не завидуют мне Цезий, Суффен и Аквин!Если ж прогневал вас этой мольбой, простите, благие:Чудятся мне за спиной всё эпиграммы мои.XXVI. «Вот из Парижа письмо, а вот – из Швальбаха. Други!..»
Вот из Парижа письмо, а вот – из Швальбаха. Други!С яркой палитрой один, с лирою звонкой другой.Рад я внимать повторенные сладостной дружбы обеты,В милой уездной глуши письмами вдвое счастлив;Рад – и еще возвышаюсь душой в чистоте угрызений:Скольким недальним друзьям, вечно с пером – не пишу!XXVII. «Лесбии нет в эпиграммах моих; или только мечтою…»