Юный, сквозь ветви березок краснеющий месяц июльскийТолько над нивою всплыл, вот – уж садится за лес.Тихо в ложбину спускаюсь – и он из глаз пропадает;Дальше – еще, хоть на миг, вижу я, с горки, его.Так и обратно иду, – а в небе нежно-зеленомСветом прощальным горит алая низко заря.Думаю: редко ли в жизни, хоть только старое мыслямСкажешь ты, вечер, — душе новую тайну шепнешь?XIX. «Как не люблю на стене и в раме олеографий…»
Как не люблю на стене и в раме олеографий,Так их в природе люблю, коль ими можно назватьЧерное море в сиянье лазурно-златого полудня,Месяц над купой берез, ясный над нивой закат.XX. «Верно, певец, ты порою свои недопетые песни…»
Верно, певец, ты порою свои недопетые песниСызнова хочешь начать, с думою грустной о них?Правда, не спеты они; но в душе не звучали ль живые?Те пожалей, что могли б, но не запели в тебе.Лучше ж – и их позабудь ты, счастливый душою певучей:Жалок один лишь удел – душ от рожденья немых.XXI. «Радуюсь я, в незнакомке узнав подругу-шалунью…»
Радуюсь я, в незнакомке узнав подругу-шалунью,Странный надевшую плащ, чтоб озадачить меня.Счастлив я милой моей любоваться, привычно-прекрасной,Если предстанет она, новой одеждой блестя.XXII. «Нынче на старый балкон прилетел воробей – и бойко…»
Нынче на старый балкон прилетел воробей – и бойкоПрыгал, чирикал, смельчак, словно приучен давноКрошки клевать на полу, получая с ними и ласки;Мне поневоле тогда вспомнился тотчас Катулл.Вижу я: в трепетных пятнах и легкого света, и теплыхТихих зыбучих теней, брошенных сетью плюща, –Прыгнул воробушек раз, и другой, и вспорхнул – но куда же?Птичкой порхнула мечта, резвая, следом за ним:Вот, над перилами, листья, и нежная белая ручка,Юная грудь, и плечо девушки милой… Увы!Тщетно желал ты, бедняжка, коснуться остреньким клювомДевичьих нежных перстов… Лесбии не было здесь!XXIII. «Слушай, художница. Нынче опять я ходил любоваться…»
Л. Верховской