Ступени ночи

Этот выбор был видимостью, как и эта сладость и неприятная горечь решения, ибо все в жизни в продолжительности и в движении предопределено. Однако для хорошей, честной, доброй жизни необходимо, чтобы существовала игра выбора, видимость столкновения, ложь избрания, так как следует избегать людей, которых наполняет всего одна идея и которыми движет всего одна мысль.

Вернер сделал выбор. Она. Беатриса. Беатриса Латинович могла выбирать, пожелать и получить того, кого отметила взглядом, но нет, Беатриса с мгновения, когда увидела разницу между мужчиной и женщиной, желала только того, чье имя не смела выговорить вслух.

Одно имя, одна мысль.

Вернер Базилковский, человек Божий и дьявольский.

Так оно и бывает в этом аду.

Смерти противятся те, кто уверен, что этой встречи не избежать. Вернер знал, глядя на звезды, что впереди еще достаточно шагов, еще достаточно путей до того перекрестка, где они встретятся и пойдут вместе. Вернер Базилковский и Джо Блек.

Он странствовал от Бискайского залива до Каспийского моря, от африканского Золотого рога до холодных лесов северной Пруссии, но откуда бы ни двинулся, куда бы ни устремился, дорога вела его через равнинную землю меж реками, через Банат, где ждала его Беатриса.

А Беатриса была терпелива, постоянна, верна.

– Любовь сопровождают две спутницы – доброта и терпение, – говорила она себе в утешение, сдавленная тягостными мыслями, что шумят, как море в шторм

.

Беатрис ткала посмертный покров, а ночью тайком разрывала его, выкрадывая время до возвращения Вернера. И никогда – в отличие от тех женщин, что неизмеримо любят, с постоянством страдают, одинокие и ранимые, и вследствие неуверенности, муки и страха потери донимают своих любовников любопытством, – никогда не позволила себе спросить Вернера, куда он отправляется и в какой день вернется. Она молча смотрела на него, пока он одевался, и вслед ему, пока он исчезал за холмами туманных облаков.

– Следует ли толковать вещи, чей объем для нас неохватен? – спрашивала тогда Беатриса.

И все же она каждый день прислушивалась к одной ей ведомым знакам, толковала чудеса и тосковала по нем…

Мечту она претворила в действительность, ибо призрачная жизнь подарила ей запахи и краски уединенной розы ее угрюмой каждодневной истины.

Время шло, приходили многочисленные женихи, ловкачи, ветрогоны, видные городские деятели и благородные светские люди. Их влекла красота, тайна и слухи о богатстве, но они были вынуждены отказываться от своих замыслов.

И Беатриса отказалась от задумки в солнечный полдень погрузить лицо в деревянную ванну, полную родниковой воды, в которую прежде следовало бросить три листа лавра и добавить пять-шесть капель синих чернил, чтобы увидеть на дне другую историю, в которой она очутилась бы, вынырнув из прозрачной воды.

Она решила остаться. И ждать…

Ее сердце трепетало лишь тогда, когда приблудный теплый ветерок пальцами в пепле от тополя писал первую букву ее имени или когда в сумерках приносил запах лесных фиалок.

Она знала, что он в пути: то был аромат его кожи.

Беатриса скрывала улыбку, словно старую тайну.

Осуждена на вечную любовь. Привыкла ждать, будто Пенелопа, о храбрости и терпении которой они читала в книгах. И она, как Пенелопа, верила, что Одиссей придет и навсегда останется рядом с ней. Беатриса, однако, знала, что их одиссея не заканчивается с его приходом, но его жизнь без принадлежности никогда не длится на одном месте, – окончание саги Вернера Базилковского будет где-то в холоде Альп, в чумной дельте Дуная, среди дубов в лесах Карпат, в черноте, где темнота не приходит только с неба, но, как и здесь, является из равнинной земли паннонской, из сокрытых ее отверстий, каплет с березовых ветвей. Его мрак будет непроходимым полем, в котором только она найдет его.

Пока Базилковский отсутствовал, Беатриса часто представляла себе, где он, в каком городе остановился, в чьей постели заночевал. Мокнет ли под дождем, терзаемый страхом, изорванный ветром. Ранен ли он, одиноко ли ему, подносит ли ему кувшин вина пышногрудая, широкобедрая улыбающаяся женщина, с черными глазами и каштановыми волосами, полными запаха Средиземного моря, или в корчме где-то на севере накладывает куски печеного мяса вепря веснушчатая девушка с тонкими губами.

Вздыхает ли он громко, как когда делит ложе с ней, или печально молчит, предаваясь страсти с незнакомой красавицей, погруженный в топь стыда, в грязной гуще измены. Выговаривает ли звук за звуком ее имя, будучи с безымянной проституткой. Та женщина, выбранная деньгами, – ласкает ли она ему солнечное сплетение, израненный лоб, уши, взмокшую шею. Целует ли ему соски bella putas с серьгой в языке и допускает ли, чтобы он заполнил ее теплым семенем.

И это не была ревность. Это было желание, неутолимое желание в любой момент знать, где Вернеров след, где ширится его запах, раздается его голос и где может быть пролита его кровь.