Ступени ночи

Утро было прекрасное. Солнечное. Казалось, будто несколько часов назад не проходил здесь ни с чем не считающийся дракон непогоды. Он утолил свой ненасытный гнев и миновал, подобно орде облаков, отошел безгласно, словно больная собака, исчез за песчаными дюнами или спустился сквозь заросли тростника к мелкому равнинному озеру, где остался дожидаться нового приступа гнева и жажды разрушения.

Единственным различием в отношении мига, когда Викентий Маркович Гречанский прибыл в это уединенное место, было различие в температуре: Гречанский спрыгнул с изнеможенного коня в летние сумерки, а утро, когда он седлал Киш-Фаркаша, было холодным, зимним. Солнечное, но морозное утро, что коварно поражает сердце и грубо щиплет щеки. Гречанскому казалось, что между его приездом в равнинную землю меж реками и нынешним часом, в который он готовится к отъезду из возделанной земли в жернова необозримых размеров, то есть во временном различии между опьяняющей балладой ночи и лезвием утра, перемолото несколько месяцев или даже лет.

Однако бытие Викентия Гречанского давно не могло подпасть под сеть нитей договоренности.

– Ночь естественна, и ее разделение на ступени – чистая договоренность, – сказал ему однажды Эвгенио Фра Торбио. – Ночь не могла бы дать себе такое имя, а еще менее могла бы знать, что ее открывают сумерки, а закрывает заря.

Как уместить жизнь в условленные рамки?

Всякая жизнь есть жизнь, которая обращена к кому-то, и именно настолько – и лишь настолько – разумна жизнь, даже когда сам смысл жизни покрыт мраком.

Итак, логично предоставить себя ходу жизни: длиться, длиться увлеченно, сокрушенно или холерически, длиться в пене летаргии, в трясине флегматичности, посвятить себя гумору сангвинистики, верить Сатурну, уметь найти золотой слиток в песьем логове, уметь мечтать и так ранить обманы…

Длиться.

Человек не меняется – он лишь имеет свои состояния, и рекомендуется, чтобы в каждом из этих состояний он получал другое имя, как ясный знак того, что мы больше не имеем дела с тем же человеком, с которым мы познакомились в его прежнем состоянии.

– Когда приближается конец, картины памяти исчезают, остаются только слова, – испустил мысль бессмертный Гречанский, уложил ее к себе в рукав наподобие драгоценности, которую подобает бережно хранить и хорошо скрывать, чтобы позднее, в том тайном месте ее мог бы найти только тот, кто умееет определить ее вес и важность.

Слова – опасное оружие, которое может вызвать беду. За завесой молчания может скрываться мудрец или дурак.

Викентий Маркович Гречанский был готов к новому отправлению, к новому уходу.

Куда двинуться после выполненной работы и такой ночи?

Несколько лет назад Викентий слышал, что существует место, откуда приходят все холодные дожди этой планеты, под названием Эскориал. Викентий не знал, где оно находится, но решил отыскать его, однажды, когда выполнит все порученные задания и, свободный, радостный, довольный, двинется в ту сторону.

– Этот мир мог бы быть прекрасен. Люди делают его невыносимым местом, – сказал Гречанский.

Он посмотрел в сторону горизонта и сел на коня.

Пошел крупный снег.

Осталась ли за ним всего одна ночь или, снова переступив порог каштиля Николаса Хаджмаса де Берекозо, он сменил свою историю и вошел в другой, незнакомый мир?

Кто знает? Это была не его тягота.

Не было заботой Викентия дробить часы и отсчитывать пустоту дней – он по своему заданию переносил послания сквозь запыхавшуюся вечность, а единственное удовольствие, которым он располагал, которое подарило ему его положение, – возможность сохранения историй, которые попадали к нему, словно выпущенные из рук золотые. Викентий верил, что однажды на горе, где живут души вечерних вод, или под маслиной, выросшей в камне над морем, ему удастся привести в порядок это изобилие и доверить печатнику, чтобы тот облек их в пестрый переплет.