Ступени ночи

– Зачем же ты, идиот, раздернул шторы? Я запретила это делать всем: горничным, моему глупому секретарю и неосторожному мужу, так что правило относится и к тебе, душа моя. В мой заповедник не вступает ни золотая улыбка солнца, ни бледное лицо месяца. Ни запахи весны, ни ухмылка зимы. Ничто. И никто, дорогой мой мальчик, если я сама не приведу его. Это мое королевство. На которое никто не может повлиять.

– На площади никого не было…

– Может быть, и нет, а может быть, ты не видел. Осторожность необходима.

– Я голоден, госпожа моя. Есть ли у меня время поесть? – спросил Рудольф Бакховен.

Госпожа молчала. Взгляд ее серых глаз был мутным.

Рудольф смотрел на нее, зная, как она умеет быть злой. Опасной. Как легко госпоже карлице приказать убить кого-то, и человек пропадал мгновенно, погибал в несчастном случае на охоте, уносили его холодные воды…

– Я не желаю, чтобы этот проходимец был здесь хотя бы еще один-единственный день. Если бы меня здесь, в этой стране, о чем-нибудь спрашивали, это было бы легко решить автомобильной катастрофой или еще чем-нибудь в этим стиле. Однако моя пустоголовая дочь могла бы сделать из этого драму. Оттого я хочу отправить этого дурацкого типа за границу, чтобы он там сгнил. Вышли его в Гвинею, в Африку. Там, говорит наш посол, есть насекомое, которое через кожу откладывает яйца в голову человека. Хочу, чтобы голова Михая разлетелась на куски, будто арбуз, полная червей и личинок, – требовала однажды госпожа карлица

от главы государственной службы разведки, узнав, что ее дочь Зоя встречается с молодым журналистом по имени Михай. Перед этим она приказала службе разведки не спускать с него глаз – ее ненависть подпитывалась записями телефонных разговоров и тайно сделанными видеоснимками интимных встреч Зои и Михая.

Рудольф Бакховен, скрытый в другой комнате, слушал этот монолог правительницы – ему было известно, что сапожник и госпожа карлица ничего не предоставляют случаю, все контролируют и все знают. Во всех комнатах у них подслушивающие устройства, а через внутреннюю видеосистему они следят за тем, что происходит в столовой, в коридорах, залах для собраний и спальнях. Все это сообщила Рудольфу сама госпожа карлица, когда выбрала его в любовники.

– Ночь заканчивается. Aurora окрашивает нас багрянцем. Это твой цвет, госпожа. Кровь и роскошь. Я уважаю их и не жалею, что всю ночь провел с тобой – уродливой и отвратительной. Любовь не сошлась на красоте. Один день, один месяц, целая жизнь. И эта ночь для меня была целой жизнью. Ты дала мне, госпожа, все, что мне было нужно, – сказал Рудольф.

– И?

– Теперь я ухожу. И ты знаешь, что я вернусь снова, – может быть, я не хотел бы или это не будет возможно, но эту ночь я буду помнить, покуда жив, – продолжал Рудольф Бакховен.

– Нет! – взвизгнула госпожа карлица.

– Ты не можешь меня остановить и знаешь это. Мы с тобой избрали ночь – день никогда не будет нашим союзником. Он осветит нас и пробудит отвращение. Сожжет, словно ночных бабочек. Ты стара и уродлива, я молод и красив. Ты низка, и руки твои коротки, а я высок. Ты обладаешь властью – твое слово передвигает горы, а я обычный человек, тихий, без желаний. Ты любишь красное, кровавое и мутное, а я – синее и ясное. Бескрайнее. Тебя обожают, так как боятся тебя – меня люди ненавидят всей глубиной души, ибо я то, чем они хотели бы быть. В этой слепой ненависти я бессилен противостоять им, я равнодушен ко всему, что они ненавидят еще сильнее. Я знаю, дорогая моя, каково тебе быть нелюбимой. Нет способа и нет такой силы, чтобы это изменить. Все будет тщетным, ибо тебя никогда не полюбят.

– Нет! Ты не можешь уйти. Проси чего хочешь. Я дам тебе… – кричала госпожа карлица.

– Ты, госпожа моя, можешь все: приказать казнить ужасной смертью десятки невинных людей, потребовать, чтобы тебе на серебряном блюде поднесли голову какого-нибудь вельможи, можешь убивать новорожденных – ты это и делала, гадкая женщина, пытаясь обеспечить безопасность своему потомству. Власть испортила тебя, госпожа, но ты мала и немощна перед этим неказистым человечком, что пляшет у меня в штанах. Тысячи смертей против нескольких минут страсти. Истину сказать, там – страх, а здесь, между моими ногами – петушиная гордость и живость. Жизнь и душа против каменной твердости и ледяного бездушия, которое отнимает дыхание, лишает знания, крадет разум… – говорил Рудольф Бакховен.

Госпожа карлица успокоилась. Словно пламя, которое не получает пищи, быстро угасла. Смирила дыхание и проглотила две-три слезы. В одночасье утих ее голос, который умел взрываться во внезапной истерике от ярости. Бомба. Холодная и неприятная в руке, которая, освобожденная от сжатия пальцев и подброшенная в воздух, ударившись о землю, делается разорительно горячей.

Голосом, полным льда и бесстыдства, которым она в свое время приказала уничтожить любовника дочери, Михая, госпожа обратилась к Рудольфу: