Суданская трагедия любви

Вот, например, один из них. Если медицинский работник, от умения и знаний которого полностью зависит судьба того или иного человека, получает такую зарплату, что он постоянно думает, где бы и как ещё заработать на приличную жизнь, то отнюдь не исключено, что его подход к больному будет определяться финансовыми возможностями пациента. Обычному страдальцу он может прописывать и осуществлять лечение строго по инструкции, казалось бы, не нарушая данную им некогда клятву Гиппократа. Но ведь организмы людей, заболевших даже одной и той же болезнью, разные, а потому без творческого подхода к процессу лечения обойтись никак нельзя, как не может писать настоящий художник картины по шаблону или установленному стандарту.

Сердечник тяжело вздохнул и продолжал:

— Что бы вы ни говорили, но врач тоже лицо творческое. А творчество без вдохновения вряд ли может быть настоящим. Вот и получается, что по инструкции можно прописать человеку уколы, которые тот едва переносит, или предложить операцию, что может завершиться смертью, а можно, подойдя творчески, сказать пациенту: «Знаешь что, батенька мой (или милая матушка), не попробовать ли нам вылечиться без таких крайностей? Изучив все твои анализы и состояние организма, думаю, можно попробовать вот что…»

Мы слушаем разговорившегося больного, не прерывая. А он, почувствовав внимание, выступает подобно лектору:

— Обычно так и разговаривают опытные специалисты-медики со своими родными, близкими или друзьями, попавшими на больничную койку. Могут так говорить и с теми, кто заранее объявил, что заплатит хорошие деньги за лечение. Правда тут подстерегает другая опасность. Бывают врачи — рвачи. Такие, заметив «золотую жилу», намеренно будут делать всё, чтобы лечение было как можно дольше и дороже. Каждому врачу в душу не заглянешь. Насколько искренне и верно он говорит, не всегда проверишь. Вот почему так важна изначальная подготовка не просто врача с дипломом, а квалифицированного специалиста, беззаветно преданного профессии, любящего людей, то есть готовить таких, как Чехов, который с ланцетом ездил к беднякам на дом, а не Жиль Блазов из Сантильяны французского романиста Лесажа, знавших из всех медицинских средств только питьё воды в сочетании с кровопусканием, позволявшее пациенту в обязательном порядке либо умереть, либо выздороветь.

Пока сердечник выговаривается, у меня на ноутбуке включается интернет, появляется картинка скайпа, и я нажимаю кнопку разговора с Халимой. На экране появляется встревоженное лицо и слышится её беспокойный голос:

— Ты жив? Что нет связь? Я не пошёл на работа. Жду тебя. У тебя шрам на лицо. Что случалось?

Приходится говорить правду, что я в больнице, что мою машину взорвали на майдане, что я чуть не погиб, но сейчас всё в порядке, только руку сломал, да ребро треснуло, да царапина на лице.

— Как так? — спрашивает Халима, и я вижу, что она начинает плакать. — Ты в Хартум не убивался, а в Киев взрыв тебе. Ты не работай журналист.

— Халима, милая, не плачь. Всё будет хорошо.

Пытаюсь успокоить жену, а сам не представляю, как сказать ей об отце и что сказать. Вижу, что моя мама тоже вытирает глаза от слёз, слушая наш разговор. Отец прижимает её к себе, пытаясь успокоить.

— Как с твоим приездом в Москву? — спрашиваю я.

— Москва мы поедем в февраль с мама. Она тоже работай в посольство. А где папа? Я позвать мама.

— Подожди, Халима, — прошу я. — Твой папа тоже ранен. Но он в другой больнице.

Халима застывает. Потом спрашивает упавшим голосом:

— Вы два были там? Как ранен?

— В него попала пуля. Я не знаю, где он, но я обязательно найду его.

— Это нельзя сказать мама, — говорит Халима обречённо, вытирая кулаком слёзы.

Я думаю о том, какие страдания доставляем мы, два русских человека, помимо своей воли этим двум суданским женщинам, которые только что поверили в своё счастье, и вдруг оно уходит подобно зыбучему песку из-под ног, и я повторяю:

— Я обязательно найду его. Ты поверь.

— Я верю тебя, но не говори мама. Позвони вечер. А где твой мама и папа?

— Они сейчас здесь. Ты можешь с ними поговорить.

Я разворачиваю ноутбук, чтобы в глазок камеры попали мама и папа. Они здороваются. Мама называет Халиму родненькой. Халима называет их мамой и папой, как если бы давно их знала. Но я не даю им долго говорить и возвращаю ноутбук на прежнее место. Мы прощаемся до вечера. Халиме нужно идти в министерство налаживать дела с переездом на работу в Москву.

Мама достаёт нижнее бельё. Вынимаю левую руку из петли на кронштейне. Мама встаёт и отворачивается, чтобы не смущать меня, а папа помогает мне одеться. Ходить осторожно мне разрешено. Я даже, сидя, ем принесенный мне куриный бульон и любимые макароны по-флотски. В это время папа по моей просьбе идёт в раздевалку и забирает оттуда вещи, найденные при мне врачами скорой помощи. Телефона-таки не нашлось, но фотоаппарат оказался целым.