Судьба и другие аттракционы (сборник)

– То есть вы остаетесь? – полуспросил Ветфельд.

– Ну да, за всё ж «уплочено», – усмехнулась Лидия.

17

Отец и сын Арбова на прогулке в саду.

– Надо же, – рассуждает Борис Арбов, – управляющий дал мне отдельный номер.

– Почему бы и нет, – говорит Арбов, – отель же стоит пустой.

– Я никогда не любил просить, а просить приходилось часто, точнее, всегда. А в подкорке сидит ожидание отказа. Ладно, не буду об этих своих советских, совковых – о комплексах советского, на всякий случай боящегося жизни еврея. Кстати, Сема, ты ведь только делаешь вид, что в тебе этого нет. Ну, и правильно, что делаешь. Правильно. Нельзя привыкать к самому себе. Что касается меня сегодняшнего, я думал, вдруг управляющий скажет, что покойникам вообще не положено.

– Папа, ты считаешь, что это так уж остроумно?

– Вот этого, – отец Арбова показывает на вздувшуюся жилу на тыльной стороне своей ладони – не было раньше. Вот этой – он расстегнул воротник рубашки – папилломы тоже не было. Я не уверен, что она могла вырасти за время моей смерти.

– Ты это к чему? – напрягся Арбов.

– Скажешь, и группа крови и набор хронических заболеваний – все сходится. И вот большой палец левой руки чуть короче своего собрата на правой, как и раньше… при жизни. Все мое, всё родное. Не спорю. Но всё равно ощущение такое, что это не мое тело. Не совсем моё. Реконструкция какая-то. Эта комбинация из своего, всегдашнего, само собой разумеющегося и чужого, заемного – жутко это, понимаешь? Кажется, проще было, если б всё было чужим. А так: своё, своё, своё и вдруг крайняя плоть не моя.

– Папа! Прошло же десять лет, в конце концов.

– Судя по всему, я восстановлен в том возрасте, в котором, – он запнулся, – я и ушел… Меня не стали старить на эти десять лет. Побоялись за мое самочувствие, видимо. Кстати, получается, что я стал ближе к тебе по возрасту, так если бы родил тебя не в двадцать пять, а в пятнадцать.

– Ну, и что из этого?

– Ты прав, Сема, наверное, ничего. Но тело всё-таки не моё, пусть оно в чём-то лучше, я оценил, конечно. – Вдруг: – Мне страшно! – Пауза. – Глупо? В моём положении мне еще и бояться?! Я должен излучать радость, как советовали твои друзья, продуцировать мудрость – сплошную, неразбавленную, концентрированную. А мне вот страшно. Понимаешь, страшно.

– Насчет тела, папа, допустим, ты прав. Но ты же не есть своё тело и только, ведь так?

– Быть муляжом самого себя?

– Ты это ты. Ты есть ты. Ты есть . И это главное – не дослушал его Арбов. – Я понимаю, конечно, тело не ботинки, не пиджак…. Но лишнюю родинку или складку на кожице пениса мы переживем во имя главного.

– Насчет того, что я есть я…

Отец начал мять пальцами ямочку на подбородке, как он делал в моменты глубокой задумчивости при жизни. Как он делал всегда , когда напряженно думал.

– Скажи, – отец Арбова, что-то преодолевал в себе – скажи, ты знаешь, что в юности я однажды подхватил небольшую венерическую?

– Зачем ты спрашиваешь?

– Ты можешь просто сказать, знаешь или нет?

– Но…

– Просто да или нет! Неужели это так трудно, я не понимаю.

– Откуда мне было знать.

– Ну, может, мама рассказывала.

– Она говорила о тебе всегда только хорошее. Он так устроена, ты должен помнить вообще-то.

– То есть, о триппере ты не знаешь?

– Сказал же, нет.

– Но я-то знаю, – обрадовался отец Арбова.

– Погоди, погоди. – Арбов даже схватил его за руку. – Ты проверяешь, не соткан ли ты из моих воспоминаний о тебе?! Не есть ли ты материализация моей памяти? Папа, ты что, считаешь, наш управляющий Лема начитался? – Арбов отпустил его руку.

– Скажи, сын, а ты знаешь…

– Если ты о том, что тридцать лет назад изменил маме – не знаю! – кричит Арбов. – И оставь меня в покое со своей изнанкой. Ты не отсюда. – Арбов стучит пальцем по своей голове.

– Помнишь, ты всегда говорил, что я раб своего характера. А вот сейчас, по «воскрешении», я, кажется, перестал им быть, то есть во мне стало куда как меньше дерьма.

– И ты вообразил, что это потому, что я идеализирую тебя в своих воспоминаниях?! Не обольщайся, – попытался Арбов.

– Но я и не стал таким, каким хотел быть или же должен быть, – не слушал его, продолжал свое Борис Арбов. – Как это всё теперь неважно, незначимо. – Он замолчал. – Но я и не из собственного прошлого. Точнее, не из прошлого только. Не из собственной жизни, не из судьбы.

– Мне кажется, лучше остановиться, – испугался Арбов.

– Я из небытия?!.

Повисла пауза.

– Сказать так – продолжил Борис Арбов, – поставить точку. А что, глубокомысленно и весьма эффектно… Мало что понял в смысле, истине, сути… В истине, смысле, сути бытия… Пробавлялся банальностями. Теперь мне смысл небытия подавай?.. Но о бытии я хотя бы знал, что это благо!

Арбов обнял отца.