Судный год

Расставив ноги и уверенно сбычившись в сторону Его Чести судьи, Защитник излагает историю болезни Истицы. Черный микрофон покачивается перед губами, как зачарованная музыкой, но все еще опасная кобра. Еще секунду – и она приподнимется, появится раздвоенный язык. Но саблезубый заклинатель знает свое дело… Плавные, тщательно закругленные фразы, точно воздушные шарики, в которых отражается плавно изогнутый образ Истицы, плывут к Его Чести, с легким треском лопаются в воздухе… Останавливается. Заметно, что ему нравится, как он говорит, и хочется продлить свою речь. Умело выдерживает паузу для нарастания сочувствия. Смотрит на Досточтимого, проверяя, нужно ли продолжать. Двумя пальцами берет ядовитую головку микрофона. Будто гипнотизируя ее, опять говорит, говорит. Все время при этом подчеркивая свою плоскую, утрированную почтительность к Его Чести…

С каждым словом личность Защитника разрастается в моем воображении. Теперь он кажется кем-то гораздо большим, чем просто один из адвокатов в муниципальном суде Бостона. Но мне никак не удается понять его действительную роль в этом судейском действе.

Краешек солнца на мгновение оплавляет барьер, разделяющий судящих и судимых, разделяющий порядок и хаос. Превращает его в ручеек расплавленной стали. Истица сидит неподвижно. Сдвоенный взгляд сведенных от напряжения глаз направлен в упор на Адвоката. Два маленьких, излучающих тьму прожектора ползают по его лицу, не обращая внимания на то, что он произносит, и не замечая Ответчика. Разведка перед боем.

Говоривший сказал, и то, что сказано, понемногу тускнеет, теряет сверкающую остроту. В речи Адвоката-заклинателя появляются все более длинные паузы. Наконец, израсходовав, должно быть, все свои ораторские таланты, он останавливается – уснувшая кобра микрофона мирно свисает у него с руки – и стоит, словно прислушиваясь, когда же за барьером начнутся первые аплодисменты, которые должны последовать за его блистательной речью.

Но происходит нечто совсем противоположное. Истица вскакивает и взрывается потоком сбивчивых фраз о шайке Гришки Маркмана, бывшего сотрудника КГБ. (Он уже много лет следит за нею с помощью нанятых людей. Они дежурят под окнами, ждут, когда останется одна, чтобы изнасиловать. Подавала жалобу в полицию. Еще в Ленинграде несколько раз пытался…) Теперь не одни только расширенные, будто от атропина, зрачки, но все лицо, вся фигура Истицы, стоящей сейчас против солнца, излучает враждебную темноту, направленную на Адвоката… И я понимаю, что мертвые слова, которые секретарша аккуратно заносит сейчас в протокол, весь этот длинный процесс каждый раз, когда произнесут мое имя, будут раскачиваться, как мертвые мухи на липучке, перед глазами судей, помпроков, стенографисток…

Досточтимый, терпеливо выслушав Адвоката и Истицу, делает судорожную гримасу очками. Приоткрывает рот и вертит по сторонам физиономией, удивительно похожей сейчас в профиль на большой птичий клюв. Объявляет, что помпрок до сих пор не назначен – скорее всего, именно поэтому Адвокат не получил ответа на просьбу прекратить дело? – и слушание переносится – опять?! Советует Адвокату встретиться с помпроком – еще не назначенным! – перед следующим слушанием, которое состоится десятого января.

Так зачем же сюда вызывали?! Зачем Адвокату надо было сегодня произносить свою красивую речь? Все это сегодняшнее слушание лишь часть ритуала и к тому, в чем меня обвиняют, вообще отношения не имеет? И почему совсем простые вещи должны быть такими сложными?! Может, еще не решили, давать ли ход делу? 

Традиционный перекур-прогулка по парку с Адвокатом после слушаний. Среди опухших от инея деревьев, озаренных нежным розоватым свечением, среди янтарных луж, затянутых тонкой катарактой льда, среди невысоких серебристых сугробов, принявших форму кустов. Надо всей этой замороженной красотой искрится зимнее небо, испещренное воробьями. Застывшие водопады небоскребов переливаются в высоком солнце, окруженном отцветающими лепестками облаков. Отражения их стекают на тротуары золотисто-зелеными ручьями по стеклу.

Полуденная дорога от здания суда гораздо длиннее утренней дороги в суд.

– Что-нибудь выяснили в Амхерсте?

Короткая адвокатская фраза тяжело шлепнулась под ногами в желтый сверкающий песок, которым посыпана дорожка.

– Кое-что выяснил про Арона Штиппела. Оказалось, что его давно знаю. Вместе боролись за выезд из СССР шесть лет назад. Правду говорят, весь мир лишь маленькая деревня, – я пытаюсь придать своим словам оттенок иронии.

– Но Бостон большой город, – автоматически возражает Адвокат и, склонив голову набок, начинает задумчиво жевать мокрый воздух. Неопределенная, свисающая из угла рта улыбка, как видно, должна выражать сочувствие к страдавшим от антисемитизма советским евреям.

– Тогда у Арона была другая фамилия. Штипельман. У него дядя в Израиле. Специалист по невостребованной недвижимости. До революции многие евреи скупали землю в Палестине. Наследники об этом часто совсем не знают. Так вот, этот дядя последние полгода почему-то чуть ли не каждую неделю звонит Арону.