Судный год

Я заметил, что последнее время все хуже переношу боль… Когда-то в Ленинграде, еще до того, как Спринтер убежал из дома, подслушал ночью разговор мамы с отцом. Меня тогда на неделю исключили за хулиганство из школы, и мама пошла к нашему школьному врачу. Оказалось, у меня весьма высокий порог боли и обостренное чувственное восприятие. Врач считал, что именно поэтому я при малейшем оскорблении сразу лезу в драку. У Спринтера была та же самая проблема… Похоже, за несколько лет в Америке порог этот сильно снизился. И перейти его теперь ничего не стоит.

Истица на слушание не пришла. Нет у меня теперь своей Истицы. Оказывается, слушание может происходить и без нее. Был бы обвиняемый… Честно говоря, это совсем не расстраивает. Она все время вызывала у меня какое-то занудливое болезненное чувство… Вообще не хотелось бы ее больше видеть. Ни в этой жизни, ни, если только возможно, во всех последующих тоже.

Но вдруг все совершенно меняется. Закрываю глаза, и словно кто-то переключает канал в телевизоре, транслирующем последние новости из зала суда.

Захлопываю, как люк над головой, себя изнутри и всматриваюсь. Экран расширяется во все стороны, занимает теперь целую стену в зале. Месиво гомозящихся пикселей понемногу принимает форму женского лица с провалившимся носом. Перерезанного мерцающей горизонтальной полосой. Потом оно обрастает кожей, внутри появляются неподвижные зрачки. Прямо передо мной колышется до боли знакомая раздувшаяся физиономия Истицы. Вижу ее как наяву.

Сложив ладони, она сердито бормочет, останавливается, бормочет снова. Отвечает сама себе кивками головы. То втягивает в себя неразборчивые слова, короткие словечки, словешки, словенки с шипением и свистом, точно во рту у нее работает невидимый, но мощный слюноотсос, то выдыхает сверкающее темнотой молчание. С ужасной отчетливостью вижу совсем близко, рукой дотянуться, потрескавшиеся губы, черные точки в порах на широком носу. Тяжелые веки прикрывают половины зрачков, выдавливают тут же высыхающие слезы. Опухшая щека дрожит от тика. Или это лишь мигающий свет неоновой лампы под потолком? Перемешанная с неприязнью жалость переполняет меня.

Слепая улыбка, где не хватает переднего зуба, выгравирована круглыми морщинами возле приоткрытого рта. Я чувствую обвевающее меня густое, тяжелое дыхание. Похоже, недоумение и беспомощность, копившиеся все время слушаний, до краев переполнили ее и нашли наконец выход через этот мокрый рот с поблескивающими металлическими коронками. Сейчас она торопливо говорит совсем непонятное. Точно боится, что смогут неправильно понять ее мысли, и, сама того не замечая, шифрует, делает бессмысленной каждую фразу, перед тем как произнести. И ключ от шифра давно выбросила… Поэтому и звучит как полная белиберда, хотя на самом деле… Не может высказать так, чтобы услышали… Просто отреклась от себя, претерпела со смирением все насмешки… И осталось что-то целостное и непонятное, что-то очень музыкальное… речь юродивой или блаженной…

Я уверен, она уже ни в чем меня не обвиняет. Звук ее голоса – не звук даже, а мелкий, копошащийся глубоко внутри ее тихий шепот – почти не доходит. Но я хорошо различаю невысказанный упрек.

У пространства пропадает объем. И на фоне ее огромного смутного лица, которое одним взглядом невозможно охватить, маленькая фигурка Лиз совершает в воздухе свои замысловатые механические пируэты.

Миновала еще минута. Медленно и незаметно продолжает наплывать высветленное страданием лицо Истицы. Страданием, которое причинил наивной больной женщине я, нераскаявшийся Ответчик по ее жалобе, и мой безжалостный Защитник. Улыбка Инны скукоживается, уходит внутрь самой себя, исчезает полностью.

Давно утерянные тяжелые слова «покаяние», «грех» – а может, я никогда и не понимал их смысла, их замысла? – вспарывают память. Оставляют глубокие порезы. Обжигающее чувство стыда захлестывает меня. Наверное, здесь, в суде, я особенно уязвим.

Инна раскрывает руки, будто предлагает невидимое подношение. И я вижу на протянутой ко мне маленькой сморщенной ладони знакомую синюю птицу! Теперь, когда она так близко, я замечаю, что у птицы совсем женское лицо! Немного вытянутое, с круглыми глазами, маленьким блестящим ртом и очень густыми бровями. Распушив свой усеянный цифрами хвост, она медленно кивает и улыбается. Почему-то это сразу меня успокаивает.

И тогда происходит Преображение. Расслабляются сведенные судорогой морщины. Отвисшие веки поднимаются высоко вверх, и мешки под ними уходят внутрь. На их месте сияющие кристаллики слез. Черты лица деформируются, становятся безупречно правильными, кожа приобретает небесно-голубой цвет. Проросший под нею кустарник нервов блеклой татуировкой оплетает шею, щеки… Сейчас, в новом ракурсе устрашающе красивая Истица видна во весь рост. Я один на один с ней. Ее сверкающие глаза всасывают мой взгляд.