Судный год

– Бизнес какой-то. Купить, продать, снова купить. При советской власти фокусником-иллюзионистом работал. Недавно вдруг разбогател.

– Он женат? – в голосе плохо скрытое любопытство.

– Что тебя так интересует его семейное положение? Женат. Так или иначе… ему не мешает… – и сразу же снова спохватился. – Я за брата не отвечаю… Даже за себя не отвечаю…

– Знаю, о чем ты подумал. Но у нас ведь совсем другое! И нас ни с кем сравнивать нельзя. – Легкость, с которой она говорит, может означать и то, что фразу эту уже произносили. И не раз.

– Ты, кстати, рассказала матери, что случилось? – пытаюсь я переменить тему. – Как она отнеслась к твоему неожиданному приезду?

– Я бы не сказала, что пришла в неописуемый восторг. Пожалуй, восторга не было вообще. Она почему-то любит Ричарда. Мне еще многое предстоит ей объяснить… Неважно, все устроится… Да, кстати, продиктуй цифры, которые были тогда за синей птицей. Тут, в Вашингтоне, один знакомый есть, хочу ему показать…

– Не помню. – Я помнил их гораздо лучше, чем мой собственный номер телефона. – А картонку, где они были записаны, давно уже выбросил.

– Жаль… Странное все-таки было совпадение… Ну ладно. Иди спать. Целую тебя, мой дорогой! Ужасно хотелось бы быть сейчас рядом с тобой!

Еще минуту запоздавшее эхо невнятно бормочет что-то очень нежное у меня в голове, но наконец и оно затихает.

Разъединившись с ее голосом, я, покачиваясь, плыву по волнам звучащей внутри меня музыки. Удивительной музыки, которую никогда раньше не слышал. Все звуки, все мысли, приходящие ко мне сейчас в кровать и медленно громоздящиеся друг на друга, связаны с Лиз, живущей по обе стороны границы между явью и сном и так легко переходящей эту границу. Она хочет быть со мной, хочет, чтобы был внутри ее, и это главное… А все мои сомнения не стоят… Через несколько дней мы с Лиз Лоуэлл – скоро она избавится от своей отвратительной фамилии и вернется к девичьей – будем любиться в нашем собственном доме. В залитой бледно-голубым звездным светом спальне со стеклянным потолком. Я провожу пальцами по губам, пытаясь воскресить на них ее поцелуй.

Веки становятся тяжелыми, мысли путаются, и незаметно для себя погружаюсь в сон. И только все еще возбужденный член, мое застывшее мужское естество, засыпать упрямо отказывается. Память у него лучше… Беззвучно распахивается прохладная пустота, втягивает меня, и то, о чем мечтал наяву, еще ярче оживает во влажном тягучем сне, где уже нетерпеливо поджидает Лиз.

27. Олег и Люси

(Кембридж, Массачусетс, 12 февраля 1992 года)

Еще три недели на автопилоте. Лиз по-прежнему в Вашингтоне. Очевидное ночью каждый раз исчезает при свете дня. Сегодня вернулся в Бостон Спринтер. У меня останавливаться он не стал. Договорились встретиться в семь вечера в ресторане рядом с отелем, где он поселился. Про свою встречу со светилом из Джона Хопкинса говорить по телефону не захотел.

Неожиданно он привел с собой очень красивую, сложно задуманную женщину. Выглядит она гораздо моложе его. Черное открытое платье, голые до локтя руки. Кожа довольно смуглая и блестящая в ресторанном полумраке. Выпуклое, созревшее, женское – груди с зажатой между ними темной вертикальной полоской, бедра, туго обтянутые платьем, – все это неудержимо рвется во все стороны наружу. Много колец на пальцах, но обручального среди них нет.

Сам Спринтер – загорелый, холеный, с тщательно подкрашенной сединой, – несмотря на свою болезнь, выглядит как негатив своего уставшего брата. Сейчас он при полном параде. Весь в цветах российского флага. Синий клубный пиджак с золотистыми пуговицами, лиловый свитер с вырезом ему в рифму, белая рубашка. Шелковый галстук, заколотый жемчужной булавкой. Сверкают часы, напоминающие маленькую старинную астролябию. (Уверен, они вызвали бы нервный тик у любого коллекционера. Может, он использует их как часть реквизита, когда устраивает свои трюки с исчезновениями?) Все слишком дорогое, слишком качественное – одежда, туфли, булавка, часы. Имидж успешного бизнесмена. Конечно, такая женщина должна на одежду много внимания обращать. Смотрит Спринтер свысока, будто вчера Нобелевскую премию получил и вот решил отпраздновать с близкими. В прошлый раз, когда только что из России приехал, совсем иначе выглядел. (Да-а, должно быть, сильно вперед вырвался братец Спринтер в своем первом американском забеге. Но вот надолго ли дыхалки хватит?) А я в своем повидавшем виды программистском свитере с замшевыми нашлепками на локтях и вельветовых джинсах с бугром бумажника на правой ягодице. Брат своего жизнерадостного брата, как бы исполненный неряшливо и немного в миноре. С попытками впечатлить кого-нибудь элегантностью гардероба я завязал еще до переезда в Америку. И подстраиваться не собираюсь.

Усаживаемся за узкий столик, покрытый темной скатертью с аккуратно разложенными сверкающими ножами и вилками, который напоминает раскрытую готовальню.